За дверью меня поджидал Ники. Не говоря ни слова, взял меня за рукав и, подталкивая, повел по коридору, освещенному торчащими из стен лучинами. Не знаю, сколько мы прошли, но вскоре за одним из поворотов блеснул яркий свет.

Мы вошли в огромный, освещенный электрическим светом зал, в центре которого рядами высились трехэтажные нары. Около сотни людей сидело за столиками, расположенными вдоль стен: кто играл в карты, кто разговаривал, некоторые что-то мастерили из разноцветных кабельных жилок и алюминиевой проволоки. Многие орудовали иглами, штопая одежду.

– Все они будут охранять тебя, – сказал карлик и потянул за рукав к выходу. – Хогерт дорого ценит твою жизнь.

Мы еще долго блуждали по коридорам, заходя в разные помещения: видели кухню, сравнительно чистую, уставленную деревянными бочонками, заглянули в кузницу – допотопный горн с мехами из потемневшей кожи; щербатый здоровяк улыбнулся и, отбросив кувалду, шагнул к нам, по-звериному скрючив пальцы с длинными ногтями. Я отпрянул, чем вызвал смех-рычание здоровяка, прикованного – я заметил это, шагнув за порог, – тяжелой якорной цепью к наковальне… Наконец карлик привел меня в то самое купе, где я встречался с мерчанкой. Все так же горел фонарь, загороженный красным стеклышком.

– Ты интересовался мерчанкой, – сказал Ники, показав белым от извести пальцем на ком черной материи под столом.

И вышел, оставив дверь незапертой.

Слова карлика несколько озадачили меня. Откуда он узнал, что меня интересует связь этой мерчанки с Милкой?

Я нагнулся и осторожно потянул черный ком материи к свету. Медленно раскручивал ткань. Вот оголилось плечо… Шея, спина с выпуклостями позвоночника и лопаток, талия…

Мерчанка стояла ко мне спиной. Коротко остриженные волосы в красном свете фонаря отсвечивали фиолетовым. Чертовски сладостное чувство – быть вблизи женщины, обнаженной и беззащитной, как статуя, но живой, дышащей. Только живая ли она?

– Повернись, милая. Дай мне рассмотреть тебя как следует. Экая ты послушная. Умница…

Внимательно вглядевшись в черты ее красного лица, убедился окончательно – это не Милка, не производное от ее образа, а совсем другая женщина. У Милки и подбородок круглее, и нос чуточку вздернутый. Грудь… Грудь – более пышная, но… Что это? Родимое пятно? Я прикоснулся рукой чуть выше соска и ощутил шероховатость. Вгляделся… Точно – родимое пятно с копеечную монету.

Мерчанка смотрела мимо меня. Ее огнистые глаза не мигали.

Я ощупал пальцами локтевой сгиб и вздохнул, совсем успокоившись. Желваки. На игле, как говорится, сидела. Я кинул мерчанке ее одеяние. Она неловко подхватила его, по-бабьи расставив ноги, и стала наматывать на себя ткань. Жутко было наблюдать, как она медленно прячет свое красное тело. Кому и зачем понадобилось превращать повесившуюся наркоманку в столь загадочное существо?.. Я вздрогнул – что-то упало на пол. Мерчанка нагнулась, придерживая край материи, выпрямилась и сделала шаг ко мне. Поднесла к моим глазам шприц. Я отрицательно мотнул головой, извинился – непонятно, правда, зачем – и вон из купе.