Все чего-то ждали.

Платон почувствовал, как находившийся рядом с ним Ларри сделал движение, вроде бы махнул рукой, и тут же белые лучи прожекторов прорезали сгустившиеся сумерки. Пятна света заметались по толпе, выхватывая из темноты отдельные лица.

Платон зажмурился, ощутив странную нереальность происходящего. А когда он открыл глаза, это чувство только усилилось. Потому что в луче прожектора он увидел Сережку Терьяна, удивительно молодого, в потертой кожаной куртке, клетчатой кепке и с сигаретой, небрежно приклеенной в углу улыбающегося рта.

— Здорово, старик, — кивнул ему Сережка Терьян, и слова его, удаленного от Платона на несколько десятков метров, прозвучали неожиданно громко и отчетливо. — Это хорошо, что ты вернулся. А то я уже скучать начал. Послушай… — Он улыбнулся прежней мальчишеской улыбкой. — Тебе, может быть, не очень приятно меня видеть… После всей этой истории… Брось! Я много думал последнее время. Делать было особо нечего — вот и думал. И знаешь что — ты здесь ни при чем. Просто так сложилось. Да и никто не виноват. Это жизнь… Все люди делают ошибки. Я тоже сделал ошибку — пришел в «Инфокар». Хотя меня и предупреждали. И ты сделал ошибку — послал меня в Питер. Не надо было этого делать. Я теперь понимаю. Ну и так далее. Просто сейчас цена ошибки стала огромной. Страшной стала цена. И не смотри на меня так, ведь не только я эту цену заплатил. Мы все заплатили. Я — по-своему, ты — по-своему.

Платон хотел спросить, что Терьян имеет в виду, но тот, по-видимому, угадал вопрос и ответил сразу:

— Помнишь, как в девяносто первом мы отмечали твой день рождения? Мы тогда в последний раз вот так сидели за столом. Все вместе. И ты сказал… помнишь, что ты сказал? Что пройдет время, вроде как даже сменятся страны и народы, а мы все равно останемся вместе. Ибо наше братство — это и есть главная и единственная ценность. Помнишь? Вот что я имею в виду. Я жизнью заплатил. А ты — этим братством. Неизвестно еще, кто потерял больше. Не обижайся, старик, что я тебе такое говорю. Сам ведь знаешь — это правда. Вот и Витька подтвердит, мы с ним это много-много раз обсуждали.

Витька Сысоев и вправду оказался рядом. Он стоял неподалеку от Сереги в длинном белом плаще, в котором когда-то вломился к Платону домой с рассказом о своем путешествии в Прибалтику в самый разгар Московской Олимпиады. Сысоев махал Платону рукой, и черные брови его иронично выстраивались домиком.

— Серж все-таки удивительно ядовитый человек, — сказал Витька. — Никак не меняется. Он постоянно ссылается на меня. Особенно последнее время. И совершенно зря это делает. Я ему сто раз объяснял — русским языком, — чтобы он не драматизировал ситуацию.

— Ты простил меня, Витька? — прошептал Платон.

— Ой, — досадливо махнул рукой Сысоев. — Конечно, нет. Ты же знаешь — я злопамятный. И вредный. Но ведь на тебя бессмысленно обижаться. Если бы я на тебя за каждый твой выкрутас обижался, мы бы еще тогда разбежались — когда ты мне Вику в лабораторию воткнул. А ведь с этого все и началось… Не отвлекай меня. Я про Серегу… Так вот. Серега — известный эгоцентрист. Из-за того, что он… Короче, из-за того, что мы… разошлись, что ли… он тебя больше, чем себя, жалеет. И больше, чем меня. Он думает, что ты теперь ночей не спишь, все мучаешься. А ты не спишь по совершенно другим причинам — у тебя бизнес. У тебя дело. И ты этому делу все отдал. И нас. И себя. Потому что ты так выбрал.