— А госпожа Элизабет часто ходила в Нампару?

— В Нампару?

— Именно это я и спросил. Навестить Росса Полдарка.

— Никогда. Никогда. Нет, насколько я знаю. Нет, никогда.

— Почему же она не ходила? Они ведь соседи.

— Я думаю, думаю, может, потому, что она никогда не ладила с женой капитана Полдарка. Но это всего лишь мои догадки.

Повисла долгая пауза.

— Постарайся вспомнить, особенно май. Середина или начало мая. Кто приходил? Кто приходил вечером?

— Ну... ну, никто, сэр. Ни одной живой души не видал. Это уж точно.

— Во сколько ты ложился спать?

— Ох... В девять или десять. Как только стемнеет. Мы вставали с рассветом, и до заката...

— Во сколько госпожа Элизабет ложилась спать?

— Ну, примерно так же. Мы все уставали.

— Кто запирал двери?

— Я, в последнюю очередь. Было время, когда мы совсем двери не запирали, но без других слуг, да когда вокруг столько бродяг...

— Что ж, боюсь, ты ничего не заработал, — сказал Джордж, протягивая руку, чтобы забрать деньги.

— Ох, сэр, да я если б я знал, чего вы от меня хотите, я б сказал.

— Не сомневаюсь, уж ты сказал бы. А скажи мне вот что. Если бы кто-нибудь пришёл после того, как ты отправился в постель, ты услышал бы дверной колокольчик?

— То есть ночью, значит?

— Когда же ещё?

Табб задумался.

— Вряд ли. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь услышал бы. Колокольчик-то, он в нижней кухне, а мы все наверху спали.

— Нет, значит? Ты бы знал?

— Ну, пожалуй, нет. Зачем кому-то приходить, разве только чтобы обворовать. А красть-то там почти и нечего было.

— А ты не знаешь, не было ли в доме какого-нибудь потайного входа, известного только членам семьи?

— Не... Я про такой не знаю. А я там двадцать пять лет прожил.

Джордж Уорлегган встал.

— Отлично, Табб.

Он бросил монеты на стол.

— Забирай свои гинеи и иди. Я тебе приказываю ничего никому не говорить. Даже миссис Табб.

— Не скажу я ей, — ответил Табб. — А то... ну, сэр, вы ж знаете, как это. Она эти деньги отобрать захочет.

— Забирай свои гинеи, — сказал Джордж. — И ступай.

В тридцать один год у Элизабет Уорлегган было двое детей. Старшему, Джеффри Чарльзу Полдарку, вскоре должно было исполниться одиннадцать, он первый год учился в Харроу. Она получила три неряшливых письма, сообщающие, что он по меньшей мере жив и, очевидно, здоров, и привыкает к будням школы. При взгляде на письма, аккуратно сложенные в уголке стола, ее сердце каждый раз сжималось, воображение рисовало так много между строк. Младшему сыну Элизабет, Валентину Уорлеггану, еще не исполнилось и двух лет, он медленно поправлялся после рахита, от которого страдал прошлой зимой.

Элизабет выходила играть в карты с тремя старыми подругами, это было одно из удовольствий, которыми она наслаждалась каждую зиму в Труро. В Труро все играли в карты, это так отличалось от скучных и одиноких вечеров в Тренвите с Фрэнсисом и после его смерти. Жизнь с новым мужем имела свои сложности, в особенности в последнее время, но была куда более стимулирующей, а Элизабет всегда нуждалась в стимулах.

Она заворачивала в гостиной небольшой пакет, когда вошел Джордж. Он не сразу заговорил, а подошел к столу и стал просматривать бумаги. Потом он сказал: