– Что такое? – донесся голос.

– Я же говорю, к тебе!

– Кто?

– Из полиции.

– Что надо?

Женщина продолжала стоять у открытой двери, и Крыжов не выходил к ней – так и переговаривались они, крича друг другу. Ребенок заплакал, кулачками растирая слезы, но мать никак на это не реагировала и продолжала орать:

– Выйди, узнаешь!

– Некогда мне!

– Некогда ему! – одной рукой всплеснула женщина. И глянув на Шульгина, саркастически усмехнулась: – Некогда ему! Весь день в носу ковыряется! Очень занятой!.. Ну, очень занятой! – гораздо более громко и в дразнящей манере повторила она. – Это ж такое важное занятие, в носу ковыряться! Нет чтобы с ребенком погулять! Нет чтобы в магазин сходить… Ах, да, в магазин сходить – это ж деньги нужны. А из носа много денег не выковыряешь!..

Из комнаты в душный и захламленный коридор вышел среднего роста упитанный мужчина около сорока лет. Красная плешь под жидкими, как будто пыльными волосами, синеватые мешки под глазами, как признак почечной недостаточности, щетина на вислых щеках и двойном подбородке. На гостей он смотрел с высокомерным недовольством вельможного патриция, волей судеб снизошедшего до общения с грязным плебсом.

– Прошу! – Скривив губы, он рукой показал в сторону комнаты, из которой только что вышел.

Только вот жена его или сожительница не очень-то хотела признавать в нем высокопоставленную особу и чуть ли не взашей вытолкала его за порог.

– В подъезде поговоришь! А я хотя бы проветрю твою берлогу!

– Не берлогу, а мастерскую! – недовольно бросил он через плечо.

– Давай, давай! – с пренебрежением махнула на него женщина и захлопнула дверь.

– Ну что за человек! – хлопнул себя по жирной ляжке мужчина.

– Вильям Андреевич?

– Допустим.

– Вы художник? – спросил Шульгин.

Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы строить такие предположения. На руках следы масляной краски, на трикотажных штанах с оттянутыми коленками – такие же разноцветные мазки. К тому же он назвал свою комнату мастерской. А судя по тому, как относилась к нему его женщина, художником он был, скорее всего, неудачливым.

– Откуда вы знаете? Вы видели мои работы на выставке? – В его глазах заиграли честолюбивые огоньки.

– Ну, не совсем… Нам говорил о вашем таланте Егор Сошников.

– Сошников?.. Он откуда знает?

– Я так думаю, вы показывали ему свои работы, когда служили в армии.

– Не показывал я ему еще свои работы. Я тогда еще не писал…

– Как не занимались?

– Да я понимаю, художники должны стремиться к творчеству с детства. Сначала художественная школа, затем академия, все такое прочее, – с одержимостью во взгляде зачастил Крыжов. – Но что делать, когда тяга к искусству просыпается в зрелом возрасте? Даже не столько тяга к искусству, сколько стремление к совершенству. Что, если твой внутренний мир пронзила молния озарения! Что, если ты увидел спираль, которая пронзает и скручивает наше мироздание, толкая его вперед, в прошлое, и возвращая обратно, в будущее…

– Возвращая в прошлое, – неосторожно поправил Шульгин.

– Нет! – Крыжов так резко ткнул пальцем в потолок, что у Романова едва не сработал боевой рефлекс.