На сей раз сеньор Кармайкл прыгнул через лужу на тротуар не колеблясь. Парикмахер проводил его взглядом до угла, а потом уставился как загипнотизированный на мутную, грозно вздувшуюся реку. Дождь прекратился, но над городком по-прежнему висела свинцовая дождевая туча.

Около часа в парикмахерскую зашел сириец Моисее и стал жаловаться, что у него на макушке выпадают волосы, а на затылке растут слишком быстро. Сириец всегда приходил стричься по понедельникам. Обычно он с какой-то фатальностью опускал голову на грудь, и из его горла раздавался храп, похожий на арабскую речь, между тем как парикмахер громко разговаривал сам с собой. Однако в этот понедельник сириец проснулся, вздрогнув от первого же вопроса.

– Знаете, кто здесь был?

– Кармайкл, – ответил сириец.

– Кармайкл, этот паршивый черномазый, – словно расшифровывая имя, подтвердил парикмахер. – Я не перевариваю людей такого разряда.

– Людей! Да разве он человек? – запротестовал сириец Мойсес. – Рвань, уже три года он не менял старых туфель, но, следует заметить, в политике линия у него правильная: занимается своей бухгалтерией и на все закрывает глаза.

Мойсес снова уткнулся подбородком в грудь, собираясь захрапеть, но брадобрей стал перед ним, скрестив на груди руки, и спросил вызывающе:

– А за кого, интересно, вы, турок говенный?

Сириец невозмутимо ответил:

– За себя.

– Плохо. Вы бы хоть вспомнили про четыре ребра, которые по милости дона Чепе Монтьеля сломали сыну вашего земляка Элиаса.

– Грош цена Элиасу, если его сын ударился в политику, – ответил сириец. – Но парень теперь веселится на танцплощадках Бразилии, а Чепе Монтьель лежит в могиле.

Покидая свою комнату, где после долгих мучительных ночей царил полнейший беспорядок, алькальд побрил правую щеку, оставив в неприкосновенности восьмидневную щетину на левой. После этого он надел чистую форму, обулся в лакированные сапоги и, воспользовавшись перерывом в дожде, отправился пообедать в гостиницу.

В ресторане не было никого. Пройдя между столиками на четыре персоны, алькальд занял в самой глубине зала укромное место, скрытое от посторонних глаз.

– Маскарас! – позвал он.

Мгновенно появилась совсем юная девушка в коротком платье, облегающем большие, словно каменные, груди. Алькальд старался не глядеть на нее, заказывая обед. По пути на кухню девушка включила приемник, стоявший на полке в другом конце зала. Передавали последние известия с цитатами из речи, произнесенной накануне вечером президентом республики, потом зачитали новый список запрещенных к ввозу товаров.

Голос диктора разрастался в пространстве ресторана, а жара становилась все невыносимей. Когда девушка принесла суп, алькальд обмахивал вспотевшее лицо фуражкой, будто веером.

– Меня тоже от радио бросает в пот, – сказала девушка.

Лейтенант поедал суп. Он воспринимал эту гостиницу, существующую на доходы от случайных приезжих и коммивояжеров, отдельно от всего городка. Она существовала еще до его основания. Скупщики риса, приезжавшие из центральной части страны за урожаем, коротали ночи за карточным столом на деревянном балконе гостиницы, дожидаясь утренней прохлады, чтобы заснуть хоть на краткий миг.