Меркулову было в тот момент не до меня. Его прессовала невыносимая боль в сожженной руке, но он все-таки нашел в себе силы прошипеть сквозь сжатые зубы:

– Меркулов – я. Правильно. Пушкин. Говорит. Бейте. Гадов.

– Ну все, «Ксенофонт», я закончил. Слышали вы меня, не слышали – прощайте.

Ад начинается по ту сторону надежды – вот что я понял, когда мигающий зеленый глазок открытой сессии погас.

Мы с Меркуловым находились в ближнем космосе почти точно над Южным полюсом. Топливо заканчивалось. Достичь первой космической скорости и перейти в полноценный орбитальный режим мы уже не могли.

Долой ложную скромность – мы с Меркуловым совершили подвиг. Невероятный и удивительный. А чтобы мы смогли спокойно долететь до полюса, другой невероятный и удивительный подвиг совершил Дантес.

И все это совершенно без толку. С тем же успехом мы могли втроем дуться в картишки.

А ведь я полдуши отдал за то, чтобы сюда долететь! Седину нажил!

Летели, показалось, целую жизнь. В полном радиомолчании.

Изредка я нервно позевывал, потягивался, ерзал. Никогда раньше мне не доводилось летать на флуггере без скафандра. От этого мысли в голову лезли исключительно уместные.

О катапультировании без скафандра на высоте свыше восьми километров не может быть и речи – в условиях исчезающе малого давления кровь закипит прямо в сосудах. А если я спущусь на средние высоты и катапультируюсь там, то поверхности, пожалуй, достигну. Где и замерзну насмерть, ведь спасателей никто не пришлет.

Эти соображения отравили мне весь полет до полюса. А когда я не смог докричаться до «Ксенофонта», стало мне совсем худо.

«Что делать?!. Что?!. Пойти на вынужденную?.. Попытаться сесть?.. В эту мешанину трещин, расселин, торосов?.. Ну даже сядем мы с Меркуловым… В кабине „Дюрандаля“ можно протянуть еще сутки… Да и то не факт. Она-то герметичная, но чем мы будем греться, когда заглушим двигатели?!»

– Саша. Клоны. – Меркулов продолжал свои вынужденные упражнения в краткости и был не очень-то внятен, но одного взгляда на радар мне хватило, чтобы понять: никаких посадок не будет.

Будет последний бой. К нам приближались клонские истребители – не менее полной эскадрильи.

И это даже здорово.

– Принимаем бой, Богдан?

– Какие вопросы.

– Товарищи, приказываю: от боя уклониться. Вас прикроют. Даю телекодом координаты точки встречи.

– Ты. Что? Крыша. Едет?

– Это не я, Богдан! Не я! Ты понял?! Понял?! Это «Ксенофонт»! Дает посадку!

– Понял. Не ори.

Многим розам радости было суждено распуститься в моем сердце в ту минуту, как говорят в Конкордии.

Из ничего… из пустейшего, радарами насквозь прохваченного пространства, совсем близко от нас, возникли полтора десятка отметок, хором ответившие запросчику: «Свои!»

Самая жирная отметка принадлежала Х-крейсеру, остальные – «Орланам».

Затем, на четвертом канале, я услышал уж совсем невероятное:

– Здесь младший лейтенант Данкан Тес. Как слышите?

– Б…! Данкан?! Ё… … …!

– Зачем вы ругаетесь? Что я сделал неправильно?

– Дантес, родной, ты где?!

– Шесть ноль сзади вас. Высота два два.

– Лови телекодом точку посадки!

– Это чистый космос.