— Адрес вы помните? — спрашиваю я.

— Забыл и дом и улицу. Помню только адресата. Филателистический магазин Кьюдоса.

Кьюдос, Кьюдос… Что-то знакомое в этом имени. А он молчит. Только недоумение в нем сменяется растерянностью.

— Я понимаю, конечно… но вы, надеюсь, не обвините меня в том…

— Мы вас ни в чем не обвиняем, Иван Сергеевич, — перебиваю я его. — Мы уже выяснили что нужно. Можете спокойно возвращаться на работу. Давайте ваш пропуск.

Он протягивает мне пропуск. Рука его при этом дрожит.

— И не огорчайтесь, Иван Сергеевич, — добавляю, подписав пропуск. — Не из за чего вам огорчаться. Полагаю, вы никому не сказали о вызове к нам?

— Никому. Жена и дети на даче. Я один.

Он уходит нетвердой походкой, словно чего-то недопонял, не предугадал. Что я скажу о нем? Человек совершил ошибку, не вдумываясь в ее скрытый смысл. Доверился преступнику… Стоп!.. Мы еще не доказали, что Ягодкин преступник. Мы только ищем доказательств. Любое дознание — это логический процесс, в котором из верных посылок делается единственный непреложный вывод. У нас же спорные посылки и спорные выводы. Чтобы сделать их бесспорными, мы как бы опрокидываем дознание вверх тормашками и начинаем с несомненности и непреложности окончательного вывода. Для этого надо найти лишь такие верные и бесспорные посылки. Найдем ли?

Чачину повезло: позвонила Лялечка и пригласила в гости к Ягодкину. При этом пояснила, что собираются все к восьми часам, а Чачину лучше прийти на полчаса раньше: Михаил Федорович хочет познакомиться с ним не при людях за столом, а наедине, о марках поговорить без помех.

Знакомясь с Ягодкиным в передней — тот сам открыл ему дверь, — Чачин не суетился, не краснел. Он скромно и почтительно назвал себя: «Чачин Сережа. Очень благодарен вам за приглашение, Михаил Федорович». И сказал это, не теряя самоуважения, с расчетом, что Ягодкин это поймет и оценит как почтительный интерес неофита филателии к ее корифею, однако неофита, не оставляющего надежды этим корифеем стать.

И Ягодкин, должно быть, именно так и понял его, когда, чуть улыбнувшись, сказал:

— Спасибо, Сережа. Проходите прямо в кабинет.

Кабинет выглядел скромно, без деревянных резных, костяных или керамических украшений, без бронзы и свечей в диковинных подсвечниках — только полки с книгами, письменный стол и вертящаяся этажерка с энциклопедическими словарями: общим трехтомным, медицинским, географическим, литературными, даже дипломатическим, который Чачин до сих пор и в глаза не видывал.

— Интересуетесь коллекцией? — усмехнулся Ягодкин, когда Чачин, неравнодушный к книгам, внимательно разглядывал переплеты. — Она вон на тех двух полках за столом, видите кляссеры в желтых кожаных переплетах? Но знакомиться с ней будете потом. Может быть, даже в другой раз, а сейчас давайте знакомиться сами. Знаете, как филателисты говорят: познай самого себя, познай друга, а потом уже раскрывай перед ним свои сокровища. Впрочем, не только филателисты. Это я к нашей страсти восточную мудрость приложил.

— Я часть вашей коллекции уже видел, — сказал Чачин. — У вас есть и то, чего мне не хватает, хотя серийность у меня другая.