— Секрет?

— Почему секрет? Дело общее. Следы Хлюста найти нужно. Помнишь дружка-фронтовичка, которого Ягодкин почему-то в Тюмень загнал? Только думаю я, что не в Тюмень. Зачем? Разве не мог он спрятать его, скажем, у Фильки Родионова за высоким забором? Ведь милиция за Хлюстом по пятам шла, так именно Линькова и выразилась. А где, по твоему, безопаснее — у Фили или у какого-то директора в Тюмени?

Почему я решил искать эти следы не на Петровке, 38, а на Огарева, 6, тоже было продумано. Ведь если бы он в Москве орудовал, то давно бы связался с Ягодкиным. И неспроста он так нахально явился к тому за помощью, а потому, что в этой помощи Ягодкин не мог ему отказать. Что-то связывало их — тесное и недоброе. И не в Москве гастролировал Хлюст, а на периферии. Так и следы его надо было искать в других городах и весях, иначе говоря, в Минвнуделе, где следственными делами ведал мой товарищ, тоже полковник, Женька Вершинин, коллега по юридическому. И помочь ему мне было, как говорят, легче легкого.

Так и вышло. Встретились мы с Вершининым как давние друзья, и суть дела он понял сразу. Есть, говорит, у меня необыкновенной памяти человек — Афанасий Иванович. Непременно вспомнит сразу же, только разбойную кличку скажи, и дело припомнит, и где-нибудь в пыли на полках найдет.

Пригласили мы его. Я ему и объяснил, в чем дело. Хлюст, говорит? Был такой, лет двенадцать по суду получил, да война вызволила, срока не отбыл, сразу в штрафную роту попал, а потом в Ростове уже дезертировал. Ну, во время войны не до него было, выпал, как говорится, из поля зрения. А после войны опять попался на спекуляция трофейными автомашинами. Новый срок дали. Сбежал. И начал угнанные машины из Москвы в Тбилиси перегонять. Сначала «Победы», потом «Волги». Долго мы за ним гонялись, перекупщики попадались, а он нет. Года два назад взяли. По анонимке взяли: кто-то донес. Анонимкой для ареста мы не воспользовались, конечно, ну а по следам указанным прошли. В Сызрань он машины перегонял, заводской номер сбивал, городской номер менял, кузов в другой цвет перекрашивал. А с новым номером бывшая серая, а теперь зеленая «Волга» в Тбилиси к некоему Кецховели шла, там и перепродавалась. И документы подделывали, а концов мы так бы и не нашли, если б до Кецховели не добрались.

— Я помню это дело, — говорит Вершинин, — там человек шесть орудовало, и среди них Клюев Никита Юрьевич. Он и есть Хлюст. По кличке я бы не вспомнил, но у Афанасия Ивановича память как магнитофонная запись. Теперь этот Клюев в колонии строгого режима сидит.

— Устрой мне с ним встречу, Вершинин, — говорю я после ухода майора. — В колонию я сам съезжу. И анонимное письмо дай. Серьезное у меня дело.

Принимает меня сам начальник колонии, фамилии его я не помню и нашего разговора с ним привести не могу. Да и незачем. Объяснил, что Клюев нужен мне не по делу, а по моей работе в Комитете государственной безопасности. Нужен как свидетель и очень важный свидетель, почему я и просил оставить нас для допроса вдвоем.

В кабинет, который начальник колонии специально отвел мне, вводят Клюева. Он только что пообедал и потому сыт и беспечно настроен. Лет ему немало, этак годков на пять больше, чем мне, но выглядит отлично. Выбрит, гладок, не худ и не полон. И ватник на нем не рваный, и сапоги кирзовые не измяты на лесоповале. Аккуратный весь, гладкий, будто и не в колонии. Только глаза колючие: смотрят недобро и недоверчиво.