— У нас горят на работе, — сказал я хрипло, — а у вас когда бьют?
Он замахнулся, я легко уклонился от сверкающего лезвия, только его меч и блестит, как блестел, в то время как доспехи потемнели, словно закопченные. Широкая пластина на груди даже как-то смялась, покоробилась. Я сделал обманное движение и ударил сверху в шлем, в последний миг успел увидеть, как на плече раздвинулись массивные пластины, и меч мой послушно врубился точно в крохотную, не шире волоса, щель.
Страшный рык вырвался из закрытого шлема. Вальтер остановился и отчаянно мотал головой, словно пес, что выбрался из реки и вытряхивает из ушей воду. Пластины на плече раздвинулись, обнажив глубокую рану. Обильно хлынула кровь. Что-то показалось мне странным, даже не то, что на плотном теле все-таки удалось оставить глубокую зарубку: любой сучковатый пень уже разлетелся бы на две половинки, а странно, что кровь кипит и пузырится, совершенно черная…
Да, я знаю, что настоящая кровь — темно-красная, почти черная, это в кино разливают сок клюквы, чтобы красивше, но сейчас из раны выползает просто кипящая смола, так не должно быть даже у этого монстра…
Он зарычал, остановился и начал срывать с себя доспехи. Стальные пальцы рвали металлические листы, словно гнилой холст. Я ахнул, увидев изъеденное страшными язвами тело, словно Вальтера заживо окунули в серную кислоту. Одежда на нем истлела, я остолбенел при виде лохмотьев металлической кольчуги, она все еще покрывала клочьями плечи, часть влипла в окровавленный бок…
Это кольчуга, понял я внезапно, сжигает его, словно сильнейшим ядом. Слишком знакомая кольчуга, знакомая вязь, знакомый синеватый оттенок крупных колец…
Вальтер, не прекращая рев, исполненный жуткой муки, упал, грохнуло, лязгнуло, пара пластин отвалилась и покатилась по вытоптанной земле. Толстый панцирь изъеден до дыр жутким ядом, человеческая плоть шипит, как на раскаленной плите, дымится, обнажились толстые желтые кости.
Я опустил меч и тупо смотрел на дергающегося в муках гиганта. Не укради, сказала церковь. А ты, Вальтер, запятнал не только рыцарскую честь, но и бытовые человеческие законы. Понимаю, очень уж хотелось вбить меня в землю по уши. Или по ноздри. В последний день вдруг засомневался в своей несокрушимости: когда-то вереница побед может и оборваться! И вот украл… или принял украденную вещь, что почти одно и то же.
На поле вокруг нас такая же мертвая тишина, как и на трибунах. Я обвел взглядом оцепеневшие лица, сразу же началось шевеление. Первыми задвигались и заорали на трибунах, тут же опомнились на арене, засверкали мечи. В мою сторону начала пробиваться четверка южан, во главе — герцог Валленштейн.
Я бросил взгляд на турнирное поле, там еще с десяток сильно потрепанных южан, но наших почти вдвое больше. Сэр Смит ревет, как бешеный бык, его меч мелькает над головой, как легкая тросточка, справятся, я начал отступать, пока не уперся спиной в деревянную ограду.
Глаза герцога вспыхнули ликованием, но я покачал головой, оперся одной рукой и легко перепрыгнул на ту сторону. Он зарычал в бешенстве, оглянулся на своих.