Я знала: если сумею продержаться достаточно долго, они от меня отстанут. Но непоправимое уже случилось. Теперь Лора с Янником узнали, где меня найти.

Должно быть, им сказал Кассис. Он поселился в квартирке недалеко от центра Анже и, хоть письма писать никогда не любил, время от времени мне пописывал. Все расхваливал успехи своей знаменитой невестушки и расчудесного сынка. Вот после той статьи и шума, который поднялся, те и надумали во что бы то ни стало меня разыскать. В качестве бесплатного приложения прихватили с собой Кассиса. Вероятно, рассчитывали, что мы с ним, увидевшись спустя столько лет, как-никак расчувствуемся, но хоть глаза ревматика Кассиса и слезились по-стариковски жалобно, мои упорно оставались сухими. В нем почти ничего не осталось от того старшего брата, с которым столько было связано; он раздобрел, памятные черты расплылись, лицо утратило прежнее выражение, нос побагровел, щеки, как растрескавшейся глазурью, покрылись изломанной сеткой сосудов, улыбка подрагивала. Прежнее — когда в моих восторженных глазах мой старший брат был герой, умевший все на свете, способный влезть на самое высокое дерево, сражаться с дикими пчелами, чтобы заполучить их мед, переплыть Луару поперек и в самом широком месте — уступило место легкому ностальгическому, не без легкой жалости чувству. Что поделаешь, столько лет прошло. Толстяк в дверях был мне теперь чужой человек.

Сперва они вели себя прилично. Ни о чем не расспрашивали. Проявляли заботу обо мне, одинокой женщине, дарили подарки: кухонный комбайн, — изумившись, что у меня до сих пор нет; зимнее пальто, радиоприемник, предложили куда-нибудь свозить. Однажды даже пригласили в свой ресторан — громадный, как амбар, столики под мрамор с клетчатыми скатертями, неоновые надписи; высушенные морские звезды и ярко раскрашенные пластиковые крабы, и все это в рыбацких сетях, развешанных по стенам. Я что-то неуверенно вставила насчет всей этой обстановки.

— Конечно, мамуся, это, что называется, китч, — любезно пояснила Лора, похлопывая меня по руке. — Вам, понятно, это не слишком по вкусу, но поверьте, в Париже это ужасно модно.

Она улыбнулась, выставив свои зубы. Они у нее очень белые, очень крупные, а волосы — цвета свежей паприки. Они с Янником часто касались рукой друг дружки и целовались на людях. Признаюсь, мне было даже как-то неловко. Еда у них… ну, скажем, современная. Тут я им не судья. Какой-то салат с жиденькой заправкой, куча мелких овощей, вырезанных розочками. Может, курчавый салат где и попадался, но в основном переросшие листья обыкновенного, редис и морковка всякими фигурками. Потом кусок хека — должна сказать, кусочек неплохой, только маленький, — с белым винным соусом шалот и листиком мяты поверху, шут его знает зачем. После подали кусочек торта с грушами, политый шоколадным соусом, обсыпанный сахарной и шоколадной стружкой. Украдкой заглянув в меню, я обнаружила там сплошное самовосхваление, как например: «пралине из леденцов-ассорти на аппетитнейшем, тончайшем, как вафля, слое теста, с густым слоем темного шоколада по краю и с пикантным абрикосовым соусом». Я было решила, будто это попросту старый флорентин, но то, что принесли, оказалось размером не больше пятифранковой монетки. Можно подумать, Моисей специально снес это чудо с горы на землю, чтоб полюбопытствовать, как они здесь его распишут. Но цены! Раз в пять дороже моего самого дорогого меню, и это не считая вина. Я, понятно, не платила. Но начала подозревать, что за все это внезапное обхаживание мне, пока неясно как, но расплачиваться придется.