— Где наша не пропадала! — решил про себя Жихарь.
— А я знаю, где она не пропадала? Вы спятили, гоим, и старый Соломон спятил вместе с вами… Ему хочется уже стать молоденьким царевичем, и чтобы все кричали: «Самсон побил тысячи, а Соломон десятки тысяч!» Только вот почему-то ему еще хочется умереть в своей постели, а до нее идти и идти, причем в другую сторону…
Царь медленно осел на лавку и погрузился в бездну своей премудрости — только часть головы над золотым венцом и была видна.
Глава одиннадцатая
Мудрец, покидающий нас, лучше, чем примкнувший к нам дурак.
Аль–Ахнар ибн Кайс
Выспаться как следует не удалось — ни странникам, ни всему безмятежному Нестьграду.
Оказывается, Будимир остался сильно недоволен голосистостью здешних петухов и вздумал дать им урок. Ученики тянулись за мастером и кричали как резаные. «Задавить бы тебя», — неблагодарно думал Жихарь. Даже Принц Яр–Тур спросонья забыл о приличиях и произнес несколько бранных, по его понятиям, слов. Царь Соломон зевал с завываниями, а князь Микромир и вовсе не ложился, собирая гостей в дальнюю дорогу.
По счастью, не все мастера у адамычей ушли на небо, нашлось кому починить кольчугу, выправить латы, наточить мечи, изготовить запас стрел.
Хозяева всячески извинялись за то, что не в силах дать странникам коней.
— У нас даже сам цыган Мара не умел угнать! — говорили они с известной гордостью. — Уморить многих уморил, а угнать ни одного не вышло.
Китоврас услышал славное имя, поведал о том, что знаком с цыганом и что Мара, впервые с ним, Китоврасом, встретившись, чуть не тронулся умом: угонять, или не угонять? Зайдет сзади — вроде надо, зайдет спереди — какой же это конь с бородищей-то?
— Если по дороге цыган вам в руки попадется, — советовали знающие люди, — так вы его не отпускайте и бейте, пока не откроет Главную Цыганскую Тайну. Тому, кто ее узнает, всегда будет удача и достаток. Только упрям этот Мара…
— Лишь бы на нас навернулся, — мечтал Жихарь. — Я у него не только тайну — порты последние заберу.
На прощание князь Микромир провел их по всему Нестьграду, расположенному вокруг чистого озера, сводил в храм Бугая — у входа были вкопаны в землю бычьи рога ростом в пять человеческих ростов, настоящие, те самые.
— А в храме, — понизил голос хозяин, — сидит знаменитый отшельник и пустынник Самамудра — он из тех, кто на Бугае приехал.
— Так сколько ему лет? — ахнул Жихарь.
— До сих пор терпит! — сказал князь. — Да вы сами гляньте.
Отшельник Самамудра помещался в стенной нише. Темно–коричневая кожа обтягивала острые кости, глаза были залеплены пылью. В одной руке он держал краюху хлеба, и давно, видно, держал, так что ногти далеко проросли сквозь хлеб. В седых, торчком торчащих волосах застряли пестрые скорлупки — кто-то вывел у него прямо на голове птенцов или змеенышей. Ноги у отшельника были переплетены не пойми как.
— Да он живой ли? — усомнился Жихарь, с опаской склонился к груди отшельника и послушал. Слушал долго, шея даже затекла, а дождался одного–единственного удара. Деда, деда! — зашумел богатырь. — Не время спать — время вставать! Конец света проспишь!