Не понимая, что и зачем она делает, Иванна схватила со стола ножницы и аккуратно вырезала его фигуру.

Черная, злая лава клокотала в горле, требуя выхода…

Она яростно оторвала бумажную голову режиссера и, швырнув ее на стол, разорвала тело Людина пополам, потом на четыре, на шесть, на двенадцать частей и с силой сжала обрывки между большим и указательным пальцами.

Она не знала, почему ей принесла такое облегчение эта наивная детская месть, лишь чувствовала, как боль-ненависть-смерть отхлынули от горла и потянулись к ее правой руке, ринулись к ней зловонным страстным потоком, перетекая сквозь подушечки ее пальцев в зажатые в них обрывки фотографии. И с каждой секундой ей становилось легче, легче, легче….

Она не знала, что в ту секунду, когда она схватила в руки фигурку Василия Людина, неведомая сила вцепилась в его машину, завертела, закрутила ее на асфальте, увлекая под колеса встречного самосвала… Она брезгливо отбросила обрывки через левое плечо, не зная, что там — за левым — стоит заплеванный черт и что именно ему она вручила сейчас неотпущенную душу главного режиссера.

Она подхватила остро наточенные ножницы и с размаху вонзила их острие в лежащую на столе бумажную голову. И засмеялась…

В комнату плавно вплыла мама с горячим ужином для больной.

Но при одном взгляде на нее, обернувшуюся к двери, поднос в маминых руках с треском полетел на пол, а сама мать отшатнулась от дочери, взирая на Иванну с ужасом и болью, как будто все лицо наследницы рода Зацерковных оказалось изуродованным вдруг страшными, изменившими его до неузнаваемости шрамами.

— Послушай, — испугался Артемий, — я ничего не знал. Я думал, что Людин хотел тебя, а ты не дала… То есть дала ему по морде и сбежала — за это он тебя и уволил. Клянусь, я понятия не имел…

— Не клянись — верю, — отмахнулась Иванна. — Есть такие невротические больные, которые, обладая стопроцентным зрением и слухом, слепнут и глохнут оттого, что просто не хотят видеть и слышать неприятное. Так и ты, милый… Куда легче прожить жизнь дураком, чем, познав истину, признать себя подлецом и предателем.

— Но я действительно не знал…

— Не хотел знать. Ты спровоцировал мое увольнение лишь потому, что в противном случае тебе пришлось бы узнать правду.

— Да при чем тут я? — Его возмущение, вызванное богомерзким поступком Людина, было столь неподдельным, что, на контрасте с ним, Артем почти уверовал в собственную святость. — Это Людин тебя уволил! Изнасиловал и выбросил на хуй! Это ж какой сволочью надо быть…

— Не делай из него козла отпущения! — свирепо оборвала его Иванна. — Если бы не ты, не произошло бы ни того, ни другого… Ни третьего!!!

— Конечно! — истерично заорал Артем. — Тебе удобней сделать козла из меня! На нем ведь уже не оторвешься! Он умер, а я живой, да? Ну давай, убивай меня! Давай! Чего стоишь? Это все равно ничего не изменит! Хоть на куски меня разрежь, все равно останешься той, кем есть, — сбрендившей старой девой, которую никто замуж не берет. И я их понимаю… Ты ж не женщина — ты уродец!

— Прямо в яблочко, милый, — прошептала она и закрыла лицо руками.