— Молчит, — прошептала Анна.

Ночью ударила гроза. Марийка проснулась, подхватилась, прильнула к окну. Чёрное небо вспарывали белые молнии. Силуэты самолётов казались маленькими, беззащитными, вот-вот они не выдержат напора рьяного ветра, косых упругих струй.

Марийка толкнула Аню, та открыла глаза, увидела в озарённой на мгновенье комнате спящих ребят, их вещи, аккуратно разложенные на табуретках. Подбив подушку под грудь, Анна стала глядеть в окно, на котором при сполохах молнии чётко пропечатывался красивый профиль подруги. Так она и заснула под удаляющиеся раскаты грома, под убаюкивающий шорох за окном.

Утром ливень перешёл в нудный, монотонный дождь.

Весь день они просидели в комнате, парни то спали, то играли в «морской бой». Вечером зачем-то, уже в который раз, чистили пистолеты.

Аня незаметно сунула руку в свой вещевой мешок — её браунинг лежал там же, в шерстяном носке.

Марийка дала Анне два куска парашютного шёлка, и они принялись вышивать платки розовыми нитками. Гроздь рябины, которую вышила Аня, была изящной и нежной, а то, что цвет не совсем подходящий, так это не её вина, и она объяснит словами, какой бывает ветка рябины, когда с неё слетят листья и вокруг упадёт первый чистый снежок.

Двигатель проверили, но «добро» на вылет не получили, и связь с Беломорском Аня перенесла на завтра, на день отлёта. Алёша уезжал в Вологду по своим делам, вечером, после ужина, они посидели в коридоре, на том самом месте, где он сидел когда-то с Марийкой. Алёша молчал, за окном постукивал дождь, так же на стене шептались мухи.

— Расставаться надо весело, — говорила, через силу улыбаясь, Аня, — с надеждой на скорую встречу. Вторник и пятница, в семь часов, у кассы театра, в клубе лесопильного завода. Запомнил? Ну, а чтоб не забывал меня, возьми мой подарок, Алёшенька, платочек с рябинкой, горькой ягодой нашей.

Утром аэродром блестел от луж, рваные тучи то и дело набегали на солнце, и оно показалось Анне уставшим от этой бесконечной борьбы с грозой, с дождями.

На завтрак Степаныч опоздал, а садясь за стол, весело потирая руки, заявил, что через час они уже будут в воздухе.

Аня сходила на узел связи, оставила на имя Андропова радиограмму, в которой сообщала об отлёте в расположение штаба отдельной 7-й армии.

Проводить их пришёл какой-то пожилой лётчик, пожал каждому руку, пошептался в сторонке о чём-то со Степанычем.

Когда садились в кабину, Аня вдруг увидела трусившего к самолету Слесаря, пошарив у себя в карманах, ничего не нашла и, соскочив с крыла, успела пару раз погладить его по грязной голове.

Разместились как прежде: Аня напротив Яковлева, Марийка упёрлась в колени Маунумяки. Последним в кабину втиснулся Жандорак в наглухо застёгнутой куртке, в тёплом кожаном шлеме, серьёзный, неразговорчивый. Он молча подал Маунумяки брезент, помог затолкать его за спину, внимательно посмотрел на Анну, сидевшую рядом.

— Будем лететь вблизи линии фронта! — прокричал Степаныч. — Могут возникнуть неожиданности. Народ вы боевой, как я себе уяснил, и всё же без паники. Алёша, подкинь что-либо весёленькое!