— Одевайся пока. Я быстро.
Он действительно справляется за каких-то пять минут. Я на платье молнию застегнуть не успеваю. Хотела дотянуть хоть до лопаток и, если с другой стороны, извернувшись, не получится, попросить помощи. А тут вообще… Стою с голой спиной и кружевной кромкой трусов сверкаю. Бюстгальтер не предусмотрен, потому как чашки вшиты в лиф.
Чувствую себя голой и ожидаемо начинаю волноваться.
— Поможешь? — шепчу едва слышно. — Пожалуйста…
Андрей подходит. Но, прежде чем взяться за собачку, ведет костяшками по моему позвоночнику. Кожу тотчас стягивает мурашками. Из груди вырывается громкий вздох.
— Ты такая светлокожая, — как будто задумавшись, говорит он неторопливо и тихо. — Как мне тебя называть, если не Барби?
— По имени, — сипло подсказываю я. — Мне нравится, когда ты говоришь… Наташа или Тата.
— Нравится? — должно быть, он склоняет голову, так как в плечи ударяет горячее дыхание. — Тебе, правда, нравится?
— Да, — чтобы выдохнуть одно это короткое слово, приходится приложить усилия.
Андрей склоняется еще ниже и касается губами плеча. И от этой, казалось бы, простой ласки, сквозь меня будто ток проходит. С губ слетает странный дрожащий звук. Дыхание обрывается.
Замираю, гадая, пойдет ли он дальше? Если да, что делать? А если нет, как справляться?
Мужчина позади меня шумно и тяжело выдыхает. Вновь прямо по коже мне огненные стрелы пускает. Они ранят, проникают внутрь и разгоняют кровь до температуры кипения.
Хочу ли я, чтобы он продолжил? Хочу ли, чтобы коснулся по-настоящему?
— Нужно идти, — произносит Рейнер. Слышу, как его голос ломает напряжение. И все же он отстраняется и осторожно застегивает молнию. — День сложный был. Надо заканчивать.
За ужином большую часть времени говорит одна Юля. Вот уж неугомонный живчик! Почти девять часов полета, продолжительная суета в аэропорту, а она такая же свежая и энергичная.
Ставницеры, закончив с едой, сразу же поднимаются в номер. А мы с Саульскими остаемся и заказываем еще бутылку вина. Знаю, что налегать не стоит, но эмоции настолько измотали меня. Не выдерживаю больше этого накала. Еще и Саульские… Они меня бесконечно смущают! Либо я додумываю, либо они и правда смотрят друг на друга неприлично. А уж когда прикасаются, вообще до дрожи доводят.
Правильнее было бы отвернуться, но не наблюдать за ними невозможно.
— М-м, Саульский, мы ведь сегодня совсем одни будем, — шепчет, словно мурлычет, Юля. Закусывая губу, подмигивает мужу и так заразительно улыбается, что и я, красная как маков цвет, следом растягиваю губы. — Давно такого не случалось, чтобы мы без детей оставались.
Рома, в отличие от нее, кажется совершенно невозмутимым и слишком серьезным. Но во взгляде что-то такое горит… Он ее словно сожрать готов. Вместо десерта.
— Точно. Давно.
Смотрю на них и осознаю, что в груди очень странное, несвойственное моему характеру, чувство копошится.
Я завидую их отношениям. Тому, что Юля так открыто улыбается мужу и без всякого стеснения выказывает свою любовь. Тому, что Саульский на нее смотрит, словно она единственная женщина во всей вселенной. Тому, что они настоящая пара.