— Да я так, несерьезно. Одни Олимпийские, — отмахиваюсь.

Воспоминания о секции тянут другие, неприятные фрагменты из жизни. Мать, когда меня, пятилетнего, отдавала в спорт и годами, во всем себя ограничивая, горбатилась на всю эту амуницию, явно большие надежды на меня возлагала. Не оправдал. Раскачанную силу в другое русло направил.

— Все равно. Подноготную понимаешь. Интересно вживую взглянуть на этого Егора Аравина.

— Интересно. Надо подумать. Предложение заманчивое, — подвожу итог. И сообщаю, как есть: — У меня на личном сейчас перемены.

— Неужто забрал свою принцессу?

— Забрал. И, должен признать, не особо она на контакт идет.

— Воюете? — тут Саульский неожиданно смеется.

Я веселья не разделяю. От неожиданности нить этого посыла теряю. Но все же не выкручиваюсь.

— Воюем.

— Ты давай, чтобы без беспредела, — впервые Сауль конкретно давит своим мнением. — Вот с ней головой думай. Лес — это хуйня. Бабло проебёшь, новое всегда сколотишь. Для этого голова у тебя на плечах имеется. Не выгорит в одном, в другом месте обретешь. А с девчонкой мягче будь. Не жести.

— С ней я сам разберусь, — даю понять, что совета не просил.

— Разберешься, да. Вижу, что уже, молодой и борзый, не в ту степь двинул.

Да какой молодой? Вот Барби зеленая. Я же, почти тридцатилетний половозрелый мужик, всякое повидал. Опыта хапанул, будь здоров. Дураком был бы, не стоял бы сейчас здесь.

— Все под контролем, — заверяю с лихой уверенностью.

— Тогда бери девчонку в Москву. Познакомишь и заодно выгуляешь. Наверняка столицу она еще не видела.

— Ничего она не видела, — хмурюсь. — В том бараке и жизни не видела. Хочу его нахуй снести. Ставницер обещал поспособствовать.

— Давно пора.

— Да, только знаешь, как народ за годы даже к дерьму душой прикипает? Половина жильцов яростно негодуют против переселения. Купчиха — активно «за», только не думаю, что она где-то так же успешно мимикрирует под среду. Сука последняя. Вот к кому кирпичей навязать и — в Амурский. Не просто пугнуть. Утопить тварь, без сожаления.

— Понимаю. Вот это желание я очень хорошо понимаю.

— Ладно, поехал я, — делаю последнюю долгую затяжку. И выдыхаю вместе с густой струйкой дыма: — В кои-то веки домой раньше попаду.

— Тянет? — снова ухмылка с непонятным посылом. — Пораньше?

— Все под контролем, — не глядя, втрамбовываю окурок в хрустальное днище пепельницы.

— Ладно, — отступает Саульский. — Дай знать насчет Москвы. Юля будет рада женской компании.

— Позвоню.

[1]Кругляк — лес, необработанная древесина.

Крайне редко приезжаю домой засветло. Естественно, никто меня не ждет так рано. Напротив, у Барби явный расчет на то и был, чтобы успеть с нарушением режима до моего возвращения. Потому что, да, мать вашу, Виктор сообщает, что она снова в саду.

Старик Пантелей, смотритель за собаками, виновато втягивая голову, прячется между вольерами. Только он, невзирая на общий запрет, способен потакать капризам девчонки. Знает, что его не трону. Только о Барби, оказывая медвежью услугу, не подумал.

Охватывая взглядом территорию заднего двора, машинально просчитываю наличие людей. Всех словно ветром сдувает. Разбредаются, кто куда, якобы по срочным делам.