– Тише, – прозвучало где-то у самого уха, а затем сбоку блеснули темные глаза незнакомца.

– Да пошел ты к черту, – прорычал я, исступленно подергиваясь в горячем желании освободиться из этого кошмарного потустороннего плена. – Миллер! Миллер, я здесь!

По татуированному лицу мужчины проскользнул гнев.

Его тонкие, иссиня-пунцовые губы исказила гримаса злости, и он уже готовился что-то произнести в ответ, когда внезапно застыл, дернувшись, будто что-то почуяв в неподвижном воздухе наверху.

Затем он вскинул голову, словно силясь рассмотреть нечто в непроницаемой белой дымке, и вдруг прошептал:

– Не может быть…

Я метнулся зрачками в сторону, куда пялился загадочный незнакомец, и едва не ахнул.

Прямо сверху, медленно, как в комичной съемке, падали человеческие кости. Скелет тускло блестел, величественно и неспешно проскальзывая сквозь мглу, преодолевая все новые ее слои, пока наконец не очутился на поверхности мутного океана, беззвучно осев на его черно-серой глади.

Забыв обо мне, хозяин мутного болота тут же ринулся к скелету, белеющему посреди мертвой воды. Он бросился прямо на останки, обхватил голые кости обеими руками и, нежно сжав их в своих объятиях, тихо произнес, как если бы не мог поверить своему счастью:

– Неужели это ты… Неужели…

Всю ночь мне снилась моя покинутая вашингтонская квартира.

Я торчал у окна с чашкой кофе в руке, наблюдая за тем, как город за стеклами накрывает золотисто-карамельный рассвет. Все казалось настолько реальным, будто происходило на самом деле.

Я ощущал кончиком языка терпковатый, хорошо знакомый мне вкус сильно обжаренных кофейных зерен, отчетливо слышал, как дует ветер, носясь между бетонных небоскребов. Видел, как гаснет далеко внизу сеть оранжевых фонарей и как вслед за этим улицы Вашингтона погружаются в утреннюю серость.

Все казалось таким привычным и изученным, но в то же время я чувствовал, что-то не так. Было что-то неуловимо странное и в пейзаже за моими окнами, и в обстановке моей одинокой квартиры. Что-то, что заставляло с сомнением оглядываться по сторонам, будто выискивая причину этого гнетущего внутреннего беспокойства.

Лишь спустя несколько минут, когда пустая чашка из-под кофе гулко ударилась дном о подоконник, я вдруг понял, что именно насторожило мое внимание.

Все вокруг меня казалось слишком темным. Словно я наблюдал за происходящим в каких-то мутноватых черных линзах. Даже сияние настольной лампы на моем письменном столе выглядело безжизненным, слишком унылым и невыразительным.

Я с удивлением выглянул в окно и обнаружил, что на аллеях города правил тот же тревожный сумрак. Знакомая палитра столицы будто лишилась своей будничной яркости. К тому же, я внезапно осознал и другую странность: несмотря на высокий этаж, я мог отчетливо видеть лица людей, снующих по аллее внизу.

Проскользнув взглядом по странно одетым прохожим – немногочисленным в такое раннее время, я уставился на мальчика, стоящего немного поодаль. Он был худым и как будто нескладным: старомодный теплый пиджак с отворотами болтался на его плечах, как на вешалке, а из-под шерстяной шляпы в мелкую черную полоску выбивались густые темные волосы.