— Тебя? Познакомить?

— Да, да, меня, — ответила Надя с досадой. — Что смотришь? Хуже других я или жить не хочу, как другие?

Нина, неожиданно посерьезнев, тихо сказала:

— Что ж… приходи завтра. Вечером к семи. Будут гости. Обязательно познакомлю. Хочешь — с майором? У него, правда, есть, но ты такая красивая…

— Майор? А кто он?

— Комендант концлагеря. Да ты не бойся, — сказала она, заметив, что подруга вздрогнула. — Он молодой и, по-моему, очень вежливый. Муттер от него без ума…

Стараясь держать себя в руках и не выдать страха, внезапно сжавшего сердце, Надя встала.

— Ладно… Пора мне. Отец болен, а есть нечего, надо еще на рынок сходить. Ну… до свидания пока…

После ее ухода Нина подошла к окну, сказала:

— Кто бы мог подумать…

— Что? — не поняла Альберта Герасимовна.

— Да вот… Ронина Надька… Просит познакомить с кем-нибудь… Просто не верится…

— Э-э… — перебила Альберта Герасимовна. — Голод, доченька, не тетка…

Нина прижалась лбом к холодному стеклу и молча слушала.

— Нормальный человек разве сам себе враг? — бубнила Альберта Герасимовна. — Знаем мы эти штучки. Все мы патриоты, пока выгодно…

Нина продолжала смотреть на улицу. В ее неподвижности было что-то странное, что Альберта Герасимовна подошла к ней, встревоженно спросила:

— Доченька… о чем ты?

Нина спокойно отвернулась от окна и вдруг нервно зачастила:

— Отстань ты от меня, пожалуйста! О чем, о чем! Какое твое дело? Думаю, и все… и отстань!

Сильнее обычного размахивая руками, она прошла в свою комнату, хлопнув дверью. Альберта Герасимовна выглянула в окно, ничего на улице не увидела и недоуменно пожала плечами.

На глухой лесной поляне, среди ворохов сухой листвы, еще зеленела травка. Коренастые дубы роняли на землю тяжелые желуди. Пригретые полуденным солнцем, выползли из глубин своего муравейника большие красные муравьи. Большой пестрый дятел долбил кору сухой березы, опершись хвостом о ствол.

Из глубины леса вышли дикие свиньи. Приподняв головы, они недоверчиво принюхались, но, не учуяв подозрительных запахов, стали подбирать желуди, торопясь и чавкая. Раньше в этой местности их не было. Очевидно, их спугнула откуда-то война и заставила искать новое пристанище.

Вдруг секач поднял голову, ощетинился и с шумом засопел. Как по команде, все стадо замерло, прислушиваясь. Через минуту, шумно сорвавшись с места, они помчались по лесу.

На поляну вышли двое: Фаддей Григорьевич Кирилин и Андрей Веселов.

Шагавший впереди пасечник остановился и сказал спутнику:

— Отдохнем малость. Верст двадцать пять отмахали, с гаком.

Андрей с наслаждением растянулся на спине; пасечник, сбросив с плеч набитый чем-то мешок, погладил бороду, отцепил с пояса флягу и, глотнув из нее, протянул спутнику:

— Промочи в горле.

Андрей приподнялся и, напившись, спросил:

— Далеко еще?

Пасечник взглянул на него, потом вверх на облака, тянувшие к югу, и, усаживаясь поудобнее, сказал:

— Скоро, стало быть, снег ляжет… Пора.

Андрей досадливо пожал плечами, поняв, что совершил ошибку. Старик и так отнесся к нему с недоверием и теперь мог истолковать его вопрос в другом смысле. Узнав причину его прихода, пасечник вначале категорически отказался куда-либо его вести, ссылаясь на полное незнание и немощность. «Хороша немощность, — усмехнулся Андрей в душе. — Впору на коне за ним скакать…»