Кирилин давно махнул рукой и на воспитание сына, и на всю семейную волокиту. Были дела поважней. В свое время и сын от него никуда не денется…

Он чувствовал, постепенно сын становится чужим; приписывал это жене, Кирилин не понимал, что сын просто взрослеет и начинает смотреть на жизнь другими глазами.

И Кирилин замкнулся в мире своих, одному ему известных, дел.

Он был честолюбив, его считали неплохим работником, но близких друзей у него не было. Те, кто ближе других знали его, неопределенно пожимали плечами:

— Не поймешь. Человек как человек, а чего-то в нем не хватает.

Наделенный от природы хитростью, он никого не пускал в свою личную жизнь. Никто не должен туда проникнуть. Для этого у него особая причина: о ней не знали ни жена, ни сын. «Твой лучший друг — ты сам, — любил повторять он. — Самый мудрый закон жизни».

Окутавшись дымом, Кирилин сердито кашлянул, вспомнив, как недавно сам себя поставил под обух. Пусть он был пьян, свински пьян, но это его не извиняет. Проговориться и так нелепо попасть в руки продажной бабы! Теперь, чувствуя свою силу, она требует, чтобы он на ней женился. Еще чего!.. Правда, он любит выпить, любит, грешен, еще кое-что, но у него свои планы… Необходимо вступить в партию, он давно уже прощупывает для этого почву. Партийный билет откроет нужные ему двери… И вот на тебе… Из-за какой-то шлюхи…

Нахмурившись, он стал ходить по комнате.

Хватит! Сегодня же все войдет в нормальную колею, и впредь он будет осторожнее.

Подойдя к умывальнику, Кирилин вымыл руки, вытер влажным полотенцем лицо и сразу почувствовал себя бодрее. Тщательно оправив на себе костюм, он пощупал гладко выбритый подбородок. Затем заглянул в другую комнату к жене:

— Скоро не жди. Дел после ревизии по горло.

Назавтра уборщица госбанка Вера Крашенинникова не встала утром с постели. Младшая сестренка, окликнув ее несколько раз, сдернула одеяло и отпрянула с искаженным в крике лицом. Медицинская экспертиза, несмотря на старание врачей, зашла в тупик. В конце концов была констатирована смерть от отравления испорченными рыбными консервами.

Витя просыпался с солнцем. Сергея не будил. Тот до полуночи засиживался над книгами и вставал поздно.

Захватив полотенце и мыло, Витя выходил из прохладной горенки и в одних трусах бежал к реке. Тропинка была проторена между яблонями. С росистых ветвей летели холодные брызги. Отсыревшая за ночь земля щекотала подошвы ног. За речкой начинался густой подлесок вперемежку с цветущими полянами. Каждый раз Витя подолгу любовался противоположным берегом. При первых лучах солнца кустарник, седой от утренней росы, начинал искриться. Появлялись пчелы и бабочки. Когда роса начинала подсыхать, в воздухе стоял дружный пчелиный гул.

Сдерживая дыхание, Витя вслушивался в рождавшуюся с рассветом музыку жизни. Хотелось, как птице, взлететь над белым полем гречихи, над селом, над лесом. Взлететь и, стремительно рассекая телом воздух, нестись над землей, такой, до боли в груди, родной и знакомой.

К завтраку Витя часто опаздывал, и тетя Поля, жена Фаддея Григорьевича, шутливо упрекала: