Доктор Санауха только вздохнул.

— До меня доходили слухи, что кое-кто из заключенных считает, будто у Мартина не все дома, что называется. Это верно? — осторожно поинтересовался господин комендант.

— Я не психиатр, но, по моему скромному мнению, состояние Мартина нестабильно.

Господин комендант обдумал услышанное.

— И сколько, на ваш профессиональный взгляд, он может еще продержаться? — спросил комендант. — Живым, я хочу сказать.

— Не знаю. Тюремная атмосфера неблаготворно влияет на здоровье.

— А в твердом уме? Сколько еще Мартин, по-вашему, сможет сохранять ясность рассудка?

— Недолго, я полагаю.

Господин комендант любезно предложил доктору сигарету, тот отказался.

— Вы питаете к нему уважение, правда?

— Я едва его знаю, — отвечал доктор. — Он производит впечатление хорошего человека.

Комендант усмехнулся:

— При этом он прескверный писатель. Наихудший из всех, когда-либо рождавшихся в нашей стране.

— Господин комендант — знаток мировой литературы. Я в этом совсем не разбираюсь.

Комендант пригвоздил ею к месту ледяным взглядом:

— За меньшие дерзости я отправлял заключенных на три месяца в карцер. Немногие сумели выжить, а те, кто уцелел, вернулись в более жалком виде, чем ныне выглядит ваш друг Мартин. Не воображайте, что диплом предоставляет вам какие-то привилегии. В личном досье указано, что у вас имеется жена и три дочери. Ваша собственная судьба, равно как и судьба всей вашей семьи, зависит только от того, насколько вы окажетесь мне полезным. Я понятно выразился?

Доктор Санауха откашлялся.

— Да, господин комендант.

— Спасибо, доктор.

Время от времени комендант просил Санауху осмотреть Мартина, ибо злые языки утверждали, что тюремный лекарь не заслуживал доверия. Жуликоватый коновал, занятый оформлением актов о смерти, похоже, забыл, что существуют меры профилактики. В конце концов его все-таки уволили.

— Как себя чувствует пациент, доктор?

— Он очень слаб.

— Понятно. А его галлюцинации? Он по-прежнему разговаривает сам с собой и воображает невесть что?

— Никаких перемен.

— Я читал в ежедневнике ABC великолепную статью моего друга Себастьяна Хурадо, где он пишет о шизофрении, болезни поэтов.

— Я не имею соответствующей квалификации, чтобы подтвердить подобный диагноз.

— Но ее у вас достаточно, чтобы не дать ему умереть, не так ли?

— Я попытаюсь.

— Вы должны не просто попытаться, а сделать для этого все возможное. Подумайте о своих дочерях, юных и беззащитных, когда вокруг столько жестокости и столько красных,[23] прячущихся по углам.

Прошло несколько месяцев, и доктор Санауха проникся искренней симпатией к Мартину. Однажды, когда они с Фермином докуривали один чинарик на двоих, доктор поделился с ним тем, что сам узнал о жизни человека, которого некоторые, посмеиваясь над его бреднями и статусом официального безумца тюрьмы, прозвали Узником Неба.

— Если хотите знать правду, то я думаю, что к тому моменту, когда Давида Мартина привезли сюда, он уже пребывал в плохом состоянии. Вы слышали что-нибудь о шизофрении, Фермин? Новомодное словечко, теперь оно занимает одно из почетных мест в лексиконе господина коменданта.