отпустил Лоренцо, предварительно щедро осыпав его благодеяниями и завоевав его расположение бесчисленными изъявлениями дружеских чувств. Заключили они также соглашение о вечной дружбе в интересах обоих государств. И если Лоренцо, уезжая из Флоренции, уже был великим человеком, то вернулся он на родину осененный еще большим величием, и город принял его с восторгом, которого вполне заслуживали его качества вообще и новые заслуги перед отечеством, ибо он вернул ему мир, подвергая опасности свою жизнь. Через две недели после его возвращения обнародовано было соглашение между Флорентийской республикой и королем.[327] По этому договору обе стороны принимали на себя взаимные обязательства по сохранению целостности своих государств. Королю предоставлялось право по своему усмотрению вернуть Флоренции захваченные у нее города. Пацци,[328] заключенные в башне замка Вольтерры, получали свободу, а герцогу Калабрийскому через определенное время должны были выплатить назначенную сумму.[329]

Мирный договор этот, едва стало о нем известно, вызвал крайнее возмущение у папы и у венецианцев. Папа считал, что король проявил к нему полнейшее неуважение,[330] а венецианцы в том же самом обвиняли Флоренцию, напоминая, что войну они вели совместно, а мир заключили без их участия. Когда об этом неудовольствии стало известно во Флоренции, все стали опасаться, как бы заключенный только что мир не породил еще более жестокую войну. Вследствие этого возглавлявшие государство решили уменьшить число членов правительства и поручить вынесение решений по важнейшим государственным делам меньшему числу лиц. Так составлен был совет Семидесяти,[331] который и получил решающее влияние на все дела первостепенного значения. Этот новый порядок вещей утихомирил тех кто стремился к переворотам. Чтобы упрочить свою власть, новый Совет прежде всего утвердил мирный договор Лоренцо с королем и постановил отправить послов к папе, которыми назначил мессера Антонио Ридольфи и Пьеро Нази.

Несмотря, однако, на заключение мира, Альфонс, герцог Калабрийский, оставался со своим войском в Сиене, утверждая, что его удерживают там раздоры среди граждан. Сперва он стоял лагерем вне города, но в Сиене вспыхнули такие беспорядки, что граждане просили его вступить в город и стать третейским судьей в их распрях. Герцог, воспользовавшись случаем, многих граждан присудил к денежному штрафу, других к тюремному заключению, третьих к изгнанию, а иных даже к смертной казни. Такое поведение вскоре вызвало не только у сиенцев, но и у флорентийцев подозрения, не намеревается ли герцог объявить себя владетелем этого города. Однако сделать что-либо было невозможно, ибо республика[332] была теперь в дружбе с королем и во вражде с папой и с Венецией.[333] Опасения эти появились не только у флорентийского народа, все очень тонко подмечавшего, но и у тех, кто правил государством: все, казалось, были уверены, что никогда еще нашему городу не угрожала так явно потеря свободы. Но по воле господа бога, который во всех тяжелых положениях проявляет о нем особую заботу, случилось совершенно непредвиденное событие, заставившее короля, папу и венецианцев подумать о делах, куда более важных, чем положение в Тоскане.