Я была уверена, что в ней уже не оставалось ни капли разума, который мог бы спланировать это нападение, – это был только ее псином, ставший абсолютным монархом, своеобразным Генрихом VIII, жаждущим крови и слепо ищущим тело, чтобы ее получить. И именно поэтому, резко оттолкнув свою сестру, я увидела отраженную в глазах Клаудии смерть.
Времени у меня хватило только на то, чтобы выставить вперед руки. Ее удар отбросил меня к стене, и я взвыла от боли. Правой рукой мне удалось остановить поршень, в который превратилась рука Клаудии, прежде чем острый край стекла вошел мне в горло, но это был предел моих возможностей. Левой рукой она схватила меня за волосы, дернув так, что почти вырвала их с корнем, в то время как правой с неумолимой легкостью сокрушала препятствие, какое являли собой мои тщетные усилия. Все поле зрения занимало ее лицо – жуткий череп с осколками стекла, пронзившими недвижные губы, скулы, брови, даже глазные яблоки, которые тем не менее пристально глядели на меня.
Тишина, извергаемая ее открытым ртом, была оглушительной. Чаша весов склонялась в ее пользу, и острие стеклянного ножа коснулось моей шеи. Я понимала, что умру, но тут вспыхнула последняя мысль – мимолетная, но отчетливая: может, Клаудия права и в ее слепой мести есть некая справедливость? В конце концов, все мы были подточены собственным удовольствием, все мы были наживками для самих себя. У псинома нет другого выхода: мы – только то, чего желаем. Так что я закрыла глаза и стала ждать спасительной смерти, финального наслаждения, последнего исполненного желания. Пока я ждала, раздался выстрел, и на меня брызнула плоть Клаудии – остатки ее пустых измышлений. Когда я снова смогла что-то видеть, моим глазам предстало зрелище падения ее скелетообразной фигуры с дыркой в левом виске и застывшим на лице выражением удивления. Словно диктатура псинома рухнула как раз в момент смерти, позволив ей снова стать обычной Клаудией, какой она всегда и была. А рядом я увидела перекошенное, но решительное лицо своей сестры – над дулом пистолета Мигеля, который она все еще сжимала в руке.
Помню целую толпу санитаров вокруг тела Мигеля.
Помню, что умоляла его спасти.
Помню ничто – темноту, занавесом упавшую перед глазами.
Эпилог
Мадрид, две недели спустя
– Привет! Можно войти?
– Конечно. Что за вопрос? Рад тебя видеть.
– А я тебя.
– Садись, пожалуйста.
Мы улыбнулись друг другу. Марио Валье поправил очки на носу. Его кабинет, как всегда, был чист и элегантен, хотя на этот раз – в виде исключения – жалюзи подняты и в окна льется полуденный свет.
Я выбрала диван, а не стул перед его письменным столом, что, кажется, его позабавило. Сам он садится в пациентское кресло напротив меня.
– Собираешься сделать очередное признание?
– Ну, есть немного, – согласилась я.
Его улыбка как будто застыла.
– Что-то случилось?
– Да ничего особенного. – Я сняла куртку и положила рядом с собой на диван. – Извини, что за все время так и не позвонила.
– Я подумал, что ты… работаешь, наверное, – отозвался он.
– Ну, у меня оставались кое-какие дела.