– Это тоже скучно.

– Тогда – страшные истории?

– Типа чего? Хоррор?

– Ну, с каждым человеком в жизни что-то случалось страшное. Или просто странное.

– Странное?

– Ну да, когда ты одно можешь сказать: ни хрена себе!

– Странное, да? О! Блин! Со мной такое странное было, ты что… это такое… ха-ха-ха! Ой, ты меня вспомнить заставила! Супер!

– Вот и расскажи.

– Ты только не описайся.

– Описаюсь – подотрут.

– Короче, мне тринадцать, жили летом на даче в Кратове, на дедушкиной ещё. Год это был 97-й, точно знаю. Почему? Да потому что тогда “Морская” вышла у “Мумий Тролля”, я слушала её постоянно, с плейером на велосипеде гоняла. И вот однажды меня послали в магазин, в сельпо наше. За мороженым. Конец лета, жарища стояла крутая. Значит, я дошла до сельпо, купила четыре пачки сливочного, такое ещё советское было, помнишь.

– Конечно. Вкусное.

– Да, я обожала. Вот. Купила, в пакет сунула и пошла домой. А тут с электрички народ повалил, конец дня, ясное дело. Я иду, думаю, как щас наверну мороженого с нашей клубничкой. И вдруг вижу неподалёку – девочка лет шести ведёт на верёвочке мужика. Такого… ну, типичного служащего, полноватого, с портфелем. Ведёт его на верёвочке, как собаку. Ну, бывает, ясное дело…

– Ролевые игры.

– Да, ролевые игры. Типа: пойдём, папуля, домой, мультики смотреть. Мне сперва показалось, что верёвочка привязана к брючному ремню. Я пригляделась: блин! Она была привязана к его члену!

– Ничего себе!

– К члену, блин! Причём член такой, немаленький, но висячий, как хобот. И она этого дядю тянет, а он идёт и бормочет что-то. И рожа у него красная-красная. Я обмерла просто! А главное – народ валит, прутся все на дачи, рядом, поодаль, деловые, уставшие, после работы. И никто не обращает на эту парочку внимания! В упор не видят вообще! Я сперва подумала, что я обгляделась, может, мерещится от жары? Подошла к ним поближе, параллельно иду так. Нет! Всё точно! За член верёвочка привязана! И я услышала, что этот дядя бормотал. Одно и то же: “Я больше не буду, я больше не буду!”

– Пиздец!

– Именно! Пиздец! Здоровый такой, красномордый, толстожопый, с портфелем. А девочка такая, как Мальвина, в платьице голубеньком, ботиночки красные, косички. А личико злое-презлое. И так поддёргивает верёвочку, как лошадь, член болтается, дядя бормочет, красный весь. Капец! Я, как зачарованная, пошла за ними. Идут они, свернули на Горького, потом на Герцена, потом на Заречную и подходят к калитке дачи. И девочка стучит своим кулачком в калитку и кричит: “Баб! Баб!” Через какое-то время калитка открывается, и вижу, там стоит полная пожилая женщина. Полная такая тётя. И физиономия у неё ничего хорошего не выражает! И она вдруг руку так вот поднимает, а в руке у неё зеркало. И она молча так подносит зеркало к роже этого дяди с портфелем. Он в зеркало глянул и вообще завыл: “Я больше не буду, я больше не буду!!” Тётя отступила, девчонка дядю поддёрнула, вошли на участок. Тётя калитку захлопнула. Дядя воет. И они пошли к дому. И я просто к штакетнику припала и вижу сквозь него: девочка с дядей заходят в дачу, тетя – за ними. Время какое-то прошло, и вдруг слышу – удар! Окна у них распахнуты, жара же. И я понимаю, что удар этот – палкой или ещё чем-то по голой дядиной жопе! И он орёт так глухо, видимо в подушку, но очень сильно: “Больше не буду!!” И опять удар. И опять орёт. Я стою, слушаю. Короче, насчитала я тридцать ударов. И всё стихло. И я домой побежала.