…Так вот, ваш Митя меня в первую ночь даже привести к себе стеснялся. Так что и в нём «петуховства» больше, чем «жениховства», чтобы там он потом ни говорил про… Да и вообще, Ефросинья Филипповна, любая любовь истлевает… Нет-нет, кофе ваш Митя сварил сам. И вовсе не потому, что у него нет домработницы. Ему на самом деле было приятно сварить для меня кофе. Купить мебель, повесить занавеси… Это так прекрасно – занавеси. Если бы прилетели инопланетяне и спросили Сашку Ларионову, не желает ли она выбрать что-то одно, что необходимо стереть с лица Земли раз и навсегда – я бы выбрала жалюзи. Не глупость, не злость, не голод и не несчастья. Всего лишь жалюзи. Вот как я далека от прекраснодушных идеалов гуманизма, эгоистка несчастная…

…Да, ваш Митя сварил кофе. И приготовил лёгкий перекус. Тоже сам. Всё любовно раскрыл, уложил, нарезал, намазал. Даже шкурку с брауншвейгской колбасы снял. И всё это в постель подал. Но я же знаю, что будет, когда я стану не курочкой, а курицей. То есть – не невестой, а женой. Я на сотни пар насмотрелась. Дальше будет всё как у всех: не тебе в постель, а ты – на кухню. «Почему ты не сняла шкурку с брауншвейгской колбасы?! Это отвратительно – шкурка на брауншвейгской колбасе! И почему опять яйца? Надоел этот однообразный завтрак!» Зря я так страдаю, тем более заранее? Любви не страшен никакой быт? А это любовь?.. Человек, страдающий от отсутствия любви, во сто крат честнее того, кто, уверяя других, сам поверил в то, что познал её. Любовь – большая редкость в этом мире…

…Простите, я наговорила много. Много лишнего. Но вот так вот, как с вами, я давно ни с кем не говорила. Даже с Иркой. Она прекрасна. Но она всего лишь друг. Для иных излияний нужна мать. Или бабушка. Такое ни одному «петуху» или даже «жениху» не расскажешь. А Василию Пименовичу в силу определённых безжизненных обстоятельств всё равно, что я говорю. Какой Василий Пименович? Василий Пименович Филимонов. Мощный старик девяносто девяти лет. У него один-единственный недостаток. Или достоинство?.. Он, Ефросинья Филипповна, мёртв.

– Сашенька, а не выпить ли нам чаю с чем-то покрепче лимона? – Югова встала с табуретки.

– Я вас совсем заболтала, да? Вы, наверное, уже давно спать хотите? – опомнилась Сашка.

– Нет, детка. Не заболтала. Что касается спать – у стариков, как известно, бессонница.

– Значит, я – старик, – хихикнула девушка.

Ефросинья Филипповна разлила в пузатые рюмочки ликёр.

– За упокой души Василия Пименовича Филимонова.

Дамы выпили.

– Я, Сашенька, знала его. Это был действительно мощный старик. Когда Митя совсем подрос и купил мне эту квартирку, чтобы мы с его родителями отдохнули, наконец, друг от друга, я завела себе привычку каждый вечер долго прогуливаться пешком по окрестностям. Ещё не были снесены последние частные домики. И на скамеечке у калитки одного из них каждый вечер сидел старый, но крепкий мужчина. Я, честно говоря, не думала, что ему так много лет. Я по сравнению с ним – девчонка. Мы познакомились и стали разговаривать. О погоде, о природе. О его собаке. У него была прелестная сука: ласковая, умная, хитрая. Лучшая его подруга и единственная родня. Дальше – больше. Я ему рассказала всю свою жизнь – женщины болтливы, любят подробности. Помнится, моя история заняла около месяца наших скамеечных посиделок. Его «ответный» рассказ, вытянутый мною чуть не насильно, был куда короче – он длился минут пять. Родился дворянином, учился разночинцем, метался от эсеров к пролетариям, определился человеком. Была женщина. Погибла. С тех пор он просто живёт. Всё. Больше к этой теме не возвращались никогда. Погода. Природа. Собака. Как-то вечером я не увидела его на скамейке в наше обычное время. Открыла калитку – никого. Обычно его жизнерадостная псинка всегда крутилась во дворе. Подошла к двери, постучала. Никакого ответа. Зашла. И обнаружила два тела. Рядом. В обнимку. Собаки Баси. И человека – Василия Пименовича Филимонова. И записку на столе. Я её помню наизусть. Она была короткая: