«Раз уж ты здесь, то никто не мешает тебе зайти к старухе Юговой, сказать ей «Привет!».

– Здравствуйте, Ефросинья Филипповна. Извините, я без приглашения, – Сашка лихорадочно выдумывала, чтобы такое сказать в оправдание своего внезапного визита. – Мы знакомы всего неделю, но так вышло, что сегодня мне не у кого переночевать, кроме вас. Вот! – выдохнула Сашка, развела руками и улыбнулась.

«Как глупо!»

– Как так негде?! А впрочем… Этого всё так же разъедает его упёртая гордыня? – пробормотала Югова себе под нос. – Заходите, юная барышня! Я очень рада вас видеть! Я когда-то уже спала несколько лет в одной комнате с взрослеющим подростком, так что приютить под своей крышей воспитанную девушку для меня будет сущим удовольствием. Проходите, не стесняйтесь, мойте руки, умывайте лицо, будем пить чай с лимоном и болтать обо всём на свете.

Первые полчаса Сашка держалась, стараясь сохранить лицо в обрамлении вечно полушутливого тона. Но Ефросинья Филипповна была отнюдь не глупа. И в силу возраста уже могла не опасаться обвинений в бестактности.

– Сашенька, что случилось? – спросила она. И в её вопросе не было ни тени бабского любопытства, ни отблеска жалостливого сочувствия. Ничего такого. Ефросинья Филипповна спросила так, как последний раз Сашку спрашивала ещё живая бабушка. «Сашенька, что случилось?» – спрашивала бабушка совсем маленькую Саньку, упавшую с велосипеда. Спрашивала, чтобы отвлечь от боли, а сама уже доставала перекись, зелёнку и бинт. И Санька, захлёбываясь, начинала сбивчиво рассказывать про «что случилось». «Я ехала с горки… Денис давно умеет… А я… А они смеялись… Потому что я боялась… Я и поехала… А велосипед… А они снова смеялись…» И бабушка всегда очень внимательно и серьёзно слушала и совсем-совсем не смеялась. А бабушкины руки тем временем откручивали пробочки, наматывали на спички ватные турунды и умело бинтовали Сашкину коленку. И совсем не так страшна становилась шипящая пузырящаяся перекись («И почему она в пузырьке такая спокойная, а на воздухе с ума сходит?»). И даже ожидаемый, но всегда неожиданный укус зелёнки не так уж и зубаст, потому что бабушка прогонит его, как ветер мошкару. И ходить с перебинтованной коленкой – это даже красиво. Потому что бабушка умеет так бинтовать, что никогда-никогда не съедет, даже если снова влезть на велосипед, чтобы снова и снова упасть.

– Сашенька, что случилось? – спросила старуха Югова. И молодая женщина Ларионова вдруг, судорожно всхлипнув, начала рассказывать, захлёбываясь в бессвязных словах.

О том, что родилась и росла. И были мама с папой. А потом их не стало, и это было ужасно. Потому что, пока они были, всё было прекрасно. Даже их скандалы. А когда их не стало – ей, Сашке, стало совсем-совсем пусто. И страшно. А потом она привыкла. Как привыкают люди жить без руки и ноги. Привыкают, но всё равно испытывают мучительные фантомные боли. Особенно по ночам. Настолько мучительные, что даже заснуть страшно. Потому что она знает одного безрукого… Ну, почти безрукого… Ему сделали пластику… Филатовский «стебель»… Реконструкцию… Это не важно сейчас, потому что просто для примера к слову пришлось. Вот он, этот, с