«Важно, очень всё это важно, Паша, от чего ты отмахиваешься, а ты просто невнимательный и не замечаешь. И разве ты бывал в других странах, малыш, что так уверенно говоришь?» – спрашивал Непомилуева его внутренний собеседник, и Павлик горячо отвечал ему: «Нет, не бывал и никогда не побываю, потому что нас, пятисотых, за границу ни при каких обстоятельствах не выпускают, но я знаю, я чувствую, что только в одной стране люди так бескорыстны, дружелюбны и нежны друг к другу, хотя и стесняются эту нежность показать. И поэтому нас любят добрые и ненавидят злые». И ничего не отвечал внутренний человек, то ли соглашаясь, то ли понимая, что спорить тут бесполезно.

А еще сидела молчаливая девочка, на которую Павлик не обращал внимания. Один раз только посмотрел, когда она спела несколько жалостливых песенок, а одну озорную – про козла и козу. Несколько куплетов спела, а дальше петь отказалась, потому что там неприлично. Как ни упрашивал ее Богач, не согласилась.

– А зачем тогда вообще петь стала? Це знаешь, як называется? Динама ты, Люська. Ну хоча б частивку заспивай.

– Не, – покачал головой Бокренок, – частушку она точно петь не станет. Частушки да анекдоты для фольклористов – это мусор, из-за них народ все песни и былины позабывал. Частушка, как ротан, всё сожрала. Правда, Люсь?

– А я всё равно частушки люблю, – встрял Сыроед. – Мы их в Падчеварах сотни три записали. Хочьте, самую невинную исполню?

Девчонка головой не повела, будто ее не касалось, не оскорбляло. К ней вообще никакая грязь не приставала. Тихонько напевала свое. Голосок у нее был негромкий, но точный. И глаза по-прежнему простуженные, синие. На фольклоре студентов вообще было немного, и жили они все в лагере, а эта одна нарочно напросилась в Анастасьино, чтобы ходить по домам и записывать старушек. Она иногда еще в царствование Романа отпрашивалась в поле, как свои походы по соседним деревням называла. У Ромы однажды спросили: почему он ее отпускает?

– Да вы чего? – удивился Богач. – Вы, кто у нее родители, знаете? Казенную «Волгу» видали? Сервелат жрали?

– Один раз только.

– А мне и раза хватило.

– Которые на черных «Волгах», тут не работают. Они сейчас на курортах догуливают.

– А вот эта здесь.

Бодуэн Люду тоже сельхозработами не обременял.

– Девочка единственная из нас, кто и тут наукой занимается. Пусть ходит. Ничего.

Павлик про фольклор ничего не знал, но он ему заранее представлялся делом скучным. Ходить по убогим деревенским домам, в которых не то что жить, а смотреть на них страшно, слушать бредни и жалобы отсталых старух – что могло быть тоскливее, и, значит, девочка, которой всё это нравилось, не могла не быть в душе такой же унылой и бесталанной. Да и выглядела она… Не то что с Аленой, даже с Маруськой, дворянкой бочкообразной, не сравнить. Хилая какая-то, не поймешь, в чем душа держится, в одном и том же бесполом комбинезоне, в сером платке, который никогда не снимала.

– Гриш, можно я завтра после обеда в Теменково схожу? Только там собаки. Пусть меня Эдик проводит.