— И теперь возникло опасение, что всей группе предстоит возвращение в места постоянной дислокации, читай — за решетку, — утробно вымолвил Коган.

— Да уж… — Сосновский растерянно почесал макушку, — погуляли…

— Ну все, не будем о грустном, — заторопился Максим. — Если Сосновский слышал выстрелы, то и другие могли. Скоро здесь будет шумно и людно. Быстро обыскиваем тела и валим отсюда. У них должны быть документы — хоть какие-то, все же по городу ходят…

— А вот как раз «какие-то» нас и не устроят, — бормотал Коган, обыскивая усача. Нащупал серую книжицу-паспорт, бросил Максиму. Тот бегло просмотрел: Данилевский Максим Егорович, тезка, так его растак… 34 года, штамп о прописке в белорусских Славичах, женат на некой Антонине Ковальчук, детей нет…

— Держи, командир, у второго нашел. — Сосновский протянул ему аналогичную ксиву с гербом СССР. — Решетняк Федор Сидорович, гомельская прописка. Татуировка на запястье, сидевший крендель, да и рожа такая, что в колонии для блатных ему самое место…

— Так, уходим. — Максим засунул документы в карман. Поднял кепку, отряхнул о колено. — Вы уходите с того конца здания, — кивнул он, — а я с этого. Не будем привлекать внимание к нашей тесно сплоченной группе. Встречаемся у Малютина.

Он где-то не там свернул, тропа петляла через кустарник. Перешел на шаг, восстанавливая дыхание. Настроение было среднее. Дела определенно шли не в гору.

Максим вышел из кустов и оказался на дорожке, идущей вдоль холма. Здесь опять был город. Опрятные частные дома теснились на склоне, спускались к подножию под зеленью рослых деревьев, кое-где фундаменты одних зданий были практически крышами других. Кривые улочки петляли между домами, сбегали вниз. Окраина города, людей не видно. Сохло белье на веревках, перекинутых между столбиками.

Пройдя по тропе, он обнаружил крутые ступени, спустился, вышел на улочку. Но добрался лишь до ближайшего переулка. Навстречу вывернул милицейский патруль — два сержанта в светлой летней форме, сильные, мускулистые, перетянутые портупеями. Они спешили, явно получили сигнал о стрельбе в районе. В последний момент Шелестов успел натянуть на глаза козырек кепки.

— Гражданин, ни с места! — потребовал один из патрульных, хватаясь за кобуру. — Предъявите документы!

Он ударил, не задумываясь — снизу вверх, в подбородок. Сержант тряхнул головой, слетела фуражка. Навалился на второго. Тот резко отпрыгнул, тоже схватился за кобуру. Максим провел подсечку, толкнул его, чтобы не задерживался на ногах. Милиционер с криком упал, взвыл, ударившись спиной о каменную брусчатку. Краска залила лицо: стыдоба, майор, своих мутузишь! Они поднимались, он снова ударил — одного в висок, другого в глаз. Кулак уже не выдерживал, содралась кожа до крови. Оба милиционера растянулись посреди узкой улочки без сознания.

— Простите, ребята, — пробормотал он, переступая через лежащих, — но это не я придумал… Ничего, оклемаетесь, еще послужите трудовому народу…

Он натянул кепку, стал осматриваться из-под козырька. В округе было тихо, жители городской окраины не показывались на улицу. А, нет, шевельнулась в окне занавеска, на секунду показался любопытный глаз и тут же пропал.