Штаупиц. Что же, может быть, ты прав.

Мартин. «Любовь не делает ближнему зла, итак, любовь есть исполнение закона».

Штаупиц. Да, так написано. Должно быть, я просто устал.

Мартин. Ну, а мне выпало исполнить по написанному.

Штаупиц. Пора идти спать.

Мартин. Хотят, чтобы я стал неподвижной звездой, отец, но я планета, я перемещаюсь. Вот и ты меня бросаешь.

Штаупиц. Я не бросаю тебя, Мартин. Я тебя люблю. Мужчина так не любит женщину, как я тебя. Но мы уже не те два монаха, которые могли безбоязненно беседовать в саду под грушей. Мир изменился. Начнем хотя бы с того, что ты создал Германию. Ты развязал ее язык, выучил ему немцев, и другим народам придется привыкать к его звукам. Как некогда мы претворяли хлеб в тело Христа, так ты сотворил тело Европы, и наши сегодняшние муки рано или поздно перепадут всем. Ты отбил Христа у тихо бормочущих и сладко поющих, у выряженных в сверкающие сутаны и тиары и восстановил его на его месте. Ты восстановил его в душе каждого. Мы очень многим тебе обязаны. Об одном прошу: сдерживай себя. Ты многому нас научил, на многое раскрыл глаза, но все равно — ведь были же люди, хоть несколько человек, которые в свое время вели здесь святую жизнь. Не надо, не думай, что ты один прав. (Готов разрыдаться.)

Мартин(растерян). Что еще сделать? Что? (Хватается за живот.)

Штаупиц. Что с тобой?

Мартин. Все те же неприятности. Ничего.

Штаупиц. Я никогда не мог понять одной вещи, все хочу тебя спросить.

Мартин. Да?

Штаупиц. Когда в Вормсе тебе задали два вопроса, зачем ты просил день на обдумывание?

Мартин. Зачем?

Штаупиц. Ты знал ответ за много месяцев вперед. Господи, да я сам множество раз слышал его от тебя. Зачем тебе нужна была отсрочка?

Пауза.

Мартин. Я не был уверен.

Штаупиц. А потом — был?

Мартин. Я слушал голос господа, но слышал только свой собственный.

Штаупиц. Был ты потом уверен?

Пауза.

Мартин. Нет.

Штаупиц(целует Мартина). Спасибо, сын. Да благословит тебя бог. Надеюсь, сегодня ты будешь спать лучше. Спокойной ночи.

Мартин. Спокойной ночи, отец.

Штаупиц уходит. Мартин остается один. Пьет вино.

О господи, верую. Верую. Но помоги моему неверию. (Тяжело обмякнув, сидит в кресле.)

Входит Катерина, в ночной рубашке, с маленьким Гансом на руках.

Катерина. Он кричал во сне. Опять что-нибудь приснилось. Ты почему не ложишься?

Мартин. Я скоро, Кэти, скоро.

Катерина. Не засиживайся. Ты выглядишь… неважно ты выглядишь. (Собирается уходить.)

Мартин. Дай его мне.

Катерина. Что?

Мартин. Дай мне его.

Катерина. Это еще зачем? Он здесь простынет.

Мартин. Не простынет. Кэти, я тебя прошу: оставь его со мной. Катерина. Смешной ты человек. Ладно, но только на пять минут. Не торчи здесь всю ночь. Он опять заснул. Если будешь сидеть с ним здесь, ему снова что-нибудь приснится. Мартин. Спасибо, Кэти.

Катерина. Держи. Укрой его потеплее, все-таки это твой сын. Мартин. Хорошо, не беспокойся.

Катерина. Ну, не забудь. (Медлит уходить.) Не задерживайся, Мартин.

Мартин. Спокойной ночи, Кэти.

Катерина уходит.

(Держит на руках спящего ребенка, мягко.) Что там случилось? Дьявол напугал, да? Он? Черт? Убирайся, черт! А ты его пе бойся. Он может тебе однажды пригодиться. Чтобы было кому показать свой маленький задик. Вот-вот, повернись к нему задом — пусть любуется. Бояться не нужно. Не такая уж она густая, эта тьма. Знаешь, у моего отца был сын, и ему пришлось усвоить трудный урок: что человеческое существо — беспомощный звереныш и что сотворил его не отец, а бог. И вроде бы — какой я ему сын? А без отца тоже нельзя. Так что не спеши видеть сны, сынок, еще насмотришься.