— О чем это ты там бормочешь?
— У тебя черное сердце, Лито, — продолжал кардинал. — Ты стал средоточием преследующего нас зла, ты с готовностью направишь нас совершать любые гнусности, да еще и с улыбками на лицах. В сердце каждого из нас есть нерушимый барьер, проводящий черту между добром и злом… у всех, но не у тебя. Не знаю, как так вышло, но ты просто лишен этих понятий и думаешь лишь о результатах.
Слова одно за другим срывались с уст Тогандиса, неожиданно для себя ощутившего катарсис.
Договорив, он прикрыл глаза и улыбнулся, почувствовав слабый, но вполне отчетливый запах паленого мяса.
— Они идут, Лито.
Тогандис повернул голову и посмотрел за решетку, откуда доносились встревоженные крики других заключенных.
Посреди зала собиралась мерцающая дымка, словно одна из труб вдруг лопнула и начала подавать в тюрьму горячий пар. Но Тогандис прекрасно понимал, что дело совсем в другом, и улыбался, наблюдая, как туман принимает очертания трепещущих призрачных фигур.
Вначале из мерцающего тумана выступила совсем юная девочка в почерневшем тлеющем платье. Ее плоть сильно обгорела и сползала с костей неровными лоскутами.
За девочкой последовали и другие — мужчины, женщины, дети. Они продолжали прибывать, пока весь тюремный зал не заполнился ожившими мертвецами.
Они перемещались так, словно их переносил легкий сквозняк, приближаясь к клеткам. Тогандис ожидал с некоторым облегчением, осознавая, что теперь ни ему, ни Лито Барбадену уже не придется предстать перед судом.
Кардинал покосился на губернатора и так и не смог решить, возмущаться или восхищаться полным отсутствием эмоций на его лице. Низвергнутый правитель Салинаса, казалось, ни на йоту не был напуган этими воплощениями смерти, так же как никогда и ничего не страшился в своей жизни прежде.
«Насколько же серым должно быть его существование», — подумал Тогандис.
Девочка повернулась к Барбадену и произнесла:
— Ты был там.
— Чертовски верно, — осклабился бывший губернатор. — Я убил тебя и ни капельки об этом не жалею.
Лицо девочки исказила гримаса, она бросилась к Лито Барбадену, истекая светом и размываясь очертаниями.
Прутья решетки вдруг вспыхнули голубоватым огнем, и Тогандис удивленно заморгал, когда девочку отбросило назад. Ее тело вначале утратило свою плотность, а затем и вовсе развеялось, точно утренний туман.
Барбаден рассмеялся:
— Похоже, эти фантомы, напускаемые Тайером, не так и опасны.
— О чем это ты? — спросил Тогандис, надеявшийся, что призраки погибших придут за ним и положат конец его жалкому существованию.
— О том, что Леодегарию уж очень хочется, чтобы мы дожили до суда.
Теперь кардинал все понял.
«Плохо» — это слово даже близко не описывало то, что происходило в действительности.
Палаты Провидения были охвачены пожаром — языки холодного огня сверкающим саваном окутали здание, вырываясь из каждого открытого окна и из-под заклепок на стенах. Все три машины, составлявшие медицинское учреждение, были просто залиты светом.
Завывающий ветер, в котором слышались крики обреченных на вечное проклятие душ, бесновался на подходах, принося с собой истошные, полные отчаяния вопли, какие, казалось, неспособно было издавать человеческое горло. Дуги сверкающего льдом огня приплясывали и трещали на металлических поверхностях колоссальных боевых машин, и по холму растекалось болезненного цвета свечение.