— Хотя летать на самолётах опасно, — сказал полковник. Он было потерял из виду почтового инспектора, но скоро снова обнаружил его у тележки торговца, уставленной яркими бутылками с прохладительными напитками. — Человечество должно расплачиваться за прогресс.

— Теперь летать на самолёте безопаснее, чем плыть на катере, — сказал врач. — На высоте двадцать тысяч футов не страшна никакая буря.

— Двадцать тысяч футов, — повторил пораженный полковник, не в силах представить себе такую высоту.

Врач увлёкся разговором. Он поднял журнал на вытянутых руках, добился его полной неподвижности.

Но внимание полковника было приковано к инспектору. Он глядел, как тот пьёт пенящийся лимонад, держа стакан левой рукой. В правой у него висел почтовый мешок.

— Кроме того, в море стоят на якоре корабли, которые поддерживают постоянную связь с ночными самолётами, — продолжал говорить врач. — При таких предосторожностях самолёт куда безопаснее катера.

Полковник взглянул на врача.

— Ну конечно, — сказал он. — Наверно, лететь на самолёте — всё равно что сидеть на ковре.

Инспектор направился прямо к ним. Полковника вдруг охватило такое непреодолимое желание прочитать имя на конверте, запечатанном сургучом, что он даже отпрянул назад. Инспектор развязал мешок. Дал врачу газеты. Потом вскрыл пакет с частной корреспонденцией, проверил количество отправлений по накладной и стал читать имена адресатов на конвертах. Врач развернул газеты.

— По-прежнему Суэцкий вопрос, — сказал он, пробегая заголовки. — Запад теряет свои позиции.

Полковнику было не до заголовков. Он старался справиться с болью в желудке.

— С тех пор как ввели цензуру, газеты пишут только о Европе, — сказал он. — Хорошо бы европейцы приехали сюда, а мы бы отправились в Европу. Тогда каждый узнал бы, что происходит в его собственной стране.

— Для европейцев Южная Америка — это мужчина с усами, гитарой и револьвером, — со смехом сказал врач, не отрываясь от газеты. — Они нас не понимают.

Инспектор вручил ему корреспонденцию. Остальное положил в мешок и снова завязал его. Врач хотел было взяться за письма, но прежде взглянул на полковника. Потом на инспектора.

— Для полковника ничего?

Полковника охватила мучительная тревога. Инспектор закинул мешок за плечо, спустился с крыльца и сказал, не поворачивая головы:

— Полковнику никто не пишет.

Вопреки своей привычке полковник не пошёл сразу домой. Он пил в портняжной мастерской кофе, пока товарищи Агустина просматривали газеты. И чувствовал себя обманутым. Он предпочёл бы остаться здесь до следующей пятницы, лишь бы не являться к жене с пустыми руками. Но вот мастерскую закрыли, и откладывать неизбежное стало больше невозможно.

Жена ожидала его.

— Ничего? — спросила она.

— Ничего, — ответил он.

В следующую пятницу он, как всегда, встречал катер. И как всегда, возвратился домой без письма.

— Мы ждали уже достаточно долго, — сказала в тот вечер жена. — Только ты с твоим воловьим терпением можешь пятнадцать лет ждать письма.

Полковник лёг в гамак читать газеты.

— Надо дождаться очереди, — сказал он. — Наш номер — тысяча восемьсот двадцать три.