К утру обо всем этом балагане узнал Токарев-старший, естественно, примчался в Петроградское РУВД, говорил с матерившимся и плевавшимся от злости начальником, со старым приятелем – начальником розыска – но… Следствие кивало на коллег из управления, мол, «они – мудаки», управление советовало улаживать все «наверху» («А нам – по барабану!»), одуревший сержант вообще орал: дескать, может сказать, что пошутил… Однако дело-то взял на контроль обком партии, а это в те времена было круче, чем когда сегодня полпред на свой личный контроль берет… Короче, все вышло ужасно справедливо, даже не ужасно, а кошмарно – виноватых нет, все старались, помогали, всех понять можно – но жопа-то полная… К полудню праздничного дня 7 ноября отец и сын Токаревы пришли домой с чугунными головами и осознали, что, похоже, – «приплыли»… Разговор отца и сына был суровый, жесткий, но честный. Сначала долго молчали, а потом Артем не выдержал:

– Отец, я в чем-то неправ?

– Неправ! – отрезал Василий Павлович.

– В чем?!

Токарев-старший угрюмо глянул на сына (а угрюмо-то потому, что оперативная чуйка подсказывала перспективы – и от них сердце стискивало, так жаль было свою кровиночку, своего мальчика чудесного, – а и показывать этого никак нельзя было) и катнул желваки по скулам:

– Уж если понеслось – то бил бы по-настоящему – и ноги в руки…

– Но я же…

– Ты! – Токарев-старший махнул рукой и вздохнул. – Ты, Тема, на улице проигрываешь, потому что надеешься на благородство. Вот и здесь тебя подвел твой характер – а еще интуитивная вера в справедливость… Знаешь, когда все действия и поступки правильные – тогда не бывает неправильного результата. А у нас результат пока… М-да… Знаешь, мы устанем от обсуждения. Не надо мне ничего объяснять. Мне за тебя не стыдно, мне за тебя очень обидно. Я и мои товарищи – мы попробуем переломить мир в твою сторону. Шансов мало. Если тебе дадут условно – будем дальше жить. Когда-нибудь ты все это вспомнишь с улыбкой.

…Артему было так плохо, как, наверное, никогда в жизни, и держаться ему помогало лишь твердо усвоенное правило, что мужчина даже подыхать должен достойно – без соплей и воя. А завыть хотелось – завыть, зарыдать, заплакать по-детски… Реальная перспектива судимости разбивала его мечту – стать оперуполномоченным уголовного розыска, стать таким, как отец. А еще… А еще – Аня не встретила его у отделения милиции. Она даже не торопилась со звонком. Она отошла в сторону, когда Судьба вусмерть метелила Артема…

Кстати говоря, Аня ведь могла спасти Токарева – если бы вовремя и как надо рассказала бы все отцу. По иронии судьбы, Александр Владимирович хорошо знал товарища Лампова и даже устраивал его дочь в инженерно-экономический институт, что характерно, – не за деньги, а по отношениям. Поэтому, если бы Торопов-старший узнал все, динамично и со свойственной ему энергией вышел бы на Лампова – все могло и в другую сторону развернуться. Но…

Аня пришла домой испуганная и, кстати, разобиженная на Артема, который, как она решила, – бросил ее одну в опасной обстановке ради какого-то гопника! А чего еще ждать от будущего мента! Да к тому же отца сначала дома не было, зато был дедушка, который сразу смекнул, что с внучкой что-то неладное творится. Слово за слово – вытянул старый все из Ани, причем больше всего интересовался, не остались ли внучкины данные у сотрудников милиции, – несколько раз переспрашивал. Дедушка был человеком тертым и оч-чень не любил истории, хоть как-то связанные с правоохранительными органами. Он и Артема-то недолюбливал именно по этой причине. А чему удивляться – дедуля физиологически пережил тридцатые и сороковые. А в 1939 году в его парадной из 24 квартир лишь две остались с жильцами. Сейчас трудно понять, что в те времена означал звук подъезжающей ночью машины и шаги – либо к тебе, либо к Михельсонам. Понять трудно, а прочувствовать и вовсе невозможно…