— Здравствуй, Елена, — назвал истинным именем. — Что же тебя не видать нигде?

Убежать бы, да ведра тяжелые и по густому лесу с коромыслом не пройти — остановилась, вскинула голову.

— Пусти-ка, Ярий Николаевич, не стой на дороге.

— Я тебе подарок принес, пяльцы и нитки цветастые, но никак отдать не мог. Мелькнешь и нету…

— Лето, Ярий Николаевич, женской работы много, и присесть-то некогда.

— Покажись вечером, так и отдам подарочек.

— Нет уж, не покажусь, — ответила будто бы весело. — Посторонись-ка, дай пройти.

— Ты возьми подарок у Натальи Сергеевны, — обескуражено вымолвил он. — Она отдаст…

Вавила вдруг восхитилась.

— У тебя такая красивая жена! Вечером вдоль поскотины ходила — царевна египетская, Клеопатра.

Она еще и Клеопатру знала! Однако в тот миг мысль лишь отметилась в голове и мимо пролетела, поскольку Космач неожиданно и в общем-то беспричинно разозлился.

— Наталья Сергеевна мне не жена. Мы работаем вместе, мы оба — ученые.

А она засмеялась непринужденно и погрозила пальчиком.

— Зачем так говоришь, Ярий Николаевич? Не обманывай! Коль вы на одну перинку ложитесь, знать, жена. Нехорошо от своей жены отказываться!

Доказать ей тогда было ничего невозможно.

— Ну и что же теперь, так и будешь прятаться от меня?

— Ой, да пусти!

— А угостишь медом, так пропущу.

Она тут же отломила белый, налитый язык сот и ловко вдавила его в подставленный рот, а руку, облитую жидким, незрелым медом, с какой-то отчаянной страстью вытерла о его усы и бороду, как о тряпку. Он слова сказать не мог, отступил в сторону и остался с забитым, разинутым ртом.

Вавила потом обернулась, засмеялась и ушла…

Но вечером же опять не вышла к ужину…

И не было еще за столом бабушки ее, Виринеи Анкудиновны, — видно, по-прежнему не доверяла ученому мужу, ибо в его сторону даже головы не поворачивала, если мимо шла. А сын ее, отец Вавилы, напротив, проявлял к ученому повышенный интерес. Все больше расспрашивал о мирской жизни, дотошно, настойчиво, и сам бы давно разговорился, если б жена не следовала тенью. Почему-то стеснялся ее, замолкал и под любым предлогом уходил. Натасканная Данилой, а потом еще и Космачом, приодетая как следует, она почти не делала ошибок, вовремя кланялась, незаметно крестилась, правильно молчала и проявляла полную покорность во всем кроме одного — не отставала от мужа ни на минуту боялась пропустить что-нибудь важное и не давала побеседовать с хозяином с глазу на глаз. Возможно, этим она и вызывала подозрение у Иринея, но не исключено, что наблюдательный, битый дальними дорогами и встречными-поперечными странник, не в пример своим собратьям имеющий саркастический острый ум, сам кое-что заметил, поскольку однажды не выдержал и в присутствии жены ни с того ни с сего посоветовал:

— Своди-ка в баню супружницу. Я нынче истоплю.

— Да ведь в субботу топили, — сразу не понял издевки Космач.

— А чего она у тебя чешется-то? Как подойдет так и скребет под мышками

Это она включала диктофон. Техника была хоть и импортная, но не приспособленная для тайных дел, кнопки щелкали и включались тую, иногда кассета шуршала.