— Почему Грач? — спросил Ленин вслух и сделал большой глоток.

Ленинский стиль всегда был прост и эффектен — Ильич привык разрубать любые узлы; самым надежным было бы, конечно, явиться к Грачу и открыться ему, но тут возможна была самая подлая обманка: Феликс в сговоре со своим любимцем (Грач считался его фаворитом номер один: образцовый конспиратор!). Ленин приходит к Грачу, излагает ситуацию — а тот бежит к Феликсу и... Тогда Грач, несомненно, предупрежден и о попытке убийства, и вся эта грандиозная мистерия ставится только для того, чтобы Ленина в момент убийства поймать за руку. Ленин готов был ждать от Феликса чего угодно, тут пределов не было, — люди представлялись Железному пешками, а с пешками не церемонятся. Но если даже предположить, что Железный ни в чем не врал, — говорить с провокатором напрямую было опасно. Никогда не знаешь, на что способны двойные игроки.

Так ничего и не придумав, на следующий день Ленин пинком разбудил Лепешкина, спавшего в прихожей на Надином сундучке (саму Надю в порядке исключения пришлось уложить с собою — она всю ночь, не шелохнувшись, пролежала спиной к Ильичу, ужасно смущенная).

— Валяй, веди меня к своему Грачу.

— Сей минут, — торопливо сказал Лепешкин, быстро ополоснулся, пригладил вихры и повел Ленина к Бауману.

На восемнадцатой квартире в шестом доме по Варварке была укреплена начищенная дощечка:

«Д-р Бауман-Мирбах, психические эпидемии и параличи. Половые расстройства. Новейшая венская школа. Прием с 10 до 12 каждодневно».

— Э-хе-хе, — задумчиво сказал Ленин. — Бауман-Мирбах, стало быть?

— Aгa. Они немцы.

Ленин достал любимые часы-луковицу. Была половина одиннадцатого, самый приемный часу доктора Баумана. Кажется, сама судьба подталкивала его к тому, чтобы немедленно напроситься на прием и по крайней мере определиться, кто таков Грач.

— Ты, Лепешкин, свободен до семи вечера, — сказал Ленин. — К семи жду. До того погуляй, что ли... к девкам там или мало ли...

— Я человек сурьезный, — нахмурился Лепешкин. — Чего вы меня к девкам отсылаете? Я лучше пошел бы листовки разбросал. Нет у вас листовок?

— Откуда у меня листовки, дурень? — прошипел Ленин. — Я с таким товаром не связываюсь... Пшел гулять, сказано! — и отсыпал помощнику два рубля мелочью. Лепешкин, обиженно шмыгая, ссыпался вниз. Ленин решительно повернул рукоятку звонка.

Дверь приоткрылась. Взору Ленина предстала пухлая, дородная немка — за границей такие служили в дорогах санаториях, возили паралитиков в креслах на колесах.

— Фы к токтору Пауману? — спросила она подозрительно.

— Точно так-с. Дело, не терпящее никаких отлагательств.

— Но вам назнатшено?

— Голубушка, откуда мне может быть назнатшено?! — взмолился Ленин. — Это же случилось только что! И если не принять срочных мер, дойдет до греха! Их бин кранк, зупер кранк! — добавил он для пущей убедительности.

— Кхарашо, я толожу, — нехотя согласилась толстуха. — Прохотите, но знайте, тшто токтор Пауман не принимает без предварительной токоворенности...

«Вот чорт, — подумал Ленин. — Важная шишка. Где только Железный его подцепил? И что за интерес такому врачу работать с нашими? Разве из профессионального любопытства — компания-то в самом деле психиатру на радость, один Богданов с его идейками чего стоит... Но какова наглость! Еще договариваться с ним о приеме... Когда приду к власти, первым делом заставлю всех врачей работать без предварительной договоренности. Помилуйте, у человека, может быть, геморрой...» Ленин не страдал геморроем, но много о нем слышал. Говорили, что при сидячем образе жизни он почти неизбежен — и тогда приятнейшее из наших отправлений превращается в сущую пытку, исключающую и чтение, и размышление о прекрасном...