— Санчо, — тихо позвал я своего ангела-хранителя. Грудная клетка неандертальца продолжала вздыматься, рефлекса на мои слова не последовало.

«Ты не можешь умереть, ты нужен мне», — сконцентрировавшись, послал мысленный сигнал. Напряженно ждал, когда Санчо ворвется в мою голову, принося дикую боль. Но отклика не последовало. Еще несколько импульсов с разными вариациями также остались безответными. Я уже отчаялся получить доказательство, что когнитивные способности парня сохранились, когда в голову пришла идея.

— «Га» (я в опасности) — этот мыслеобраз дался мне с трудом, постарался придать импульсу мрачность и безысходность. Несколько секунд ничего не происходило, затем голову словно пронзили раскаленной иглой:

— «Ха» (я здесь, я защищу тебя), — тело неандертальца задрожало, веки затрепетали, но через пару секунд снова обмякло.

— «Все хорошо, Санчо, отдыхай, ты мне нужен».

— «Я не могу прийти на помощь, тело не слушается меня», — сквозь адскую боль в голове ощущал дикую растерянность неандертальца.

— «Все хорошо, Санчо, опасности нет. Спи, ты нужен мне».

— «Я нужен тебе?» — мыслеобраз нес столько радости, что я даже улыбнулся, превозмогая боль.

— «Очень нужен, ведь ты мой сын», — почти теряя сознание от боли в голове, вложил всю свою нежность в этот посыл. Плотно сжатые губы Санчо слегка расслабились, изображая улыбку, дыхание стало ровнее и глубже. Через несколько минут, обретя способность двигаться, я прощупал пульс: сердце билось спокойнее, пульс стал более глубокого наполнения.

«Кризис миновал», — мелькнула мысль, прежде чем сам почувствовал тошноту, и темнота обволокла меня второй раз за день.

На этот раз очнулся я быстро, болела голова, но силы ко мне уже вернулись. Во дворе слышались голоса американцев и Бера. Опять этот чертенок спорил со взрослыми, убеждая их в том, что меня нельзя беспокоить. Тиландер настаивал, что дело важное, но Бер оставался неумолим. Усмехнувшись твердолобию Бера, которого не убедили просьбы американца, вышел во двор.

— Слава Богу, с вами все в порядке, — Тиландер даже обнялся со мной и посторонился, давая такую же возможность Лайтфуту.

— Герман, вы подсчитали наши окончательные потери?

— Да. У нас двадцать семь погибших. Возможно, еще пара раненых умрет, — американец был мрачен.

— Каковы потери врага?

— У Рва убито сто семьдесят девять человек. Все черные, скорее всего, наемники или воины вспомогательного отряда. У первого опорного пункта, где командовали вы, убито сто двадцать шесть человек, среди них двадцать один лучник. У второго опорного пункта убитыми нашли двести сорок семь человек, из которых семьдесят два лучника. И я предполагаю, со слов очевидцев, что с трех подожженных вами кораблей утонули в море от двухсот пятидесяти до трехсот человек. Итого достоверные потери противника пятьсот пятьдесят два человека. С учетом утонувших речь идет о восьмистах погибших со стороны противника, сэр! — по-военному четко доложил Тиландер.

— Если предположить, что на каждом корабле находилось в среднем сто двадцать — сто тридцать человек, то на второй опорный пункт высадилось порядка шестисот-семисот человек? — Это не был вопрос, просто я рассуждал вслух, но американец принял мои слова на свой счет.