Впервые Реле появился в квартире Виолетты Буазье с негнущимся, словно деревянным, телом, затянутым в свежевыглаженную офицерскую форму, с бутылкой шампанского и скромным подарком в руках. Положил деньги, куда ему велела Лула, и приготовился в течение ближайших двух часов поставить на карту и разыграть свое будущее. Лула деликатно удалилась, и он остался один, обливаясь потом в горячем воздухе загроможденной мебелью гостиной и ощущая легкую тошноту от сладкого аромата зрелых плодов манго, выложенных на блюдо. Виолетта не заставила себя ждать дольше двух минут. Не говоря ни слова, проскользнула она в гостиную и протянула ему обе руки, в то время как ее полуприкрытые глаза внимательно его изучали, а по губам блуждала легкая улыбка. Реле взял своими руками эти длинные тонкие пальчики, не имея ни малейшего понятия о своем следующем шаге. Она освободилась, погладила его по щеке, польщенная тем, что он специально для нее побрился, и велела ему откупорить бутылку. Пробка выстрелила, и белая пена шампанского, вырвавшись из горлышка раньше, чем она успела подставить бокал, забрызгала ей запястье. Она провела себе по шее влажными пальчиками, и Реле охватило желание слизнуть языком капли, сверкавшие на этой великолепной коже, но он как прикованный застыл на своем месте — немой и безвольный. Она налила вина и поставила бокал, даже не пригубив, на низкий столик возле дивана, потом приблизилась и ловкими привычными пальцами расстегнула плотный форменный мундир. «Сними ты его, здесь жарко. И сапоги тоже», — велела она, подавая ему китайский халат, разрисованный серыми цаплями. Реле он показался совершенно несообразным, но она накинула халат прямо поверх его сорочки, путаясь в хитросплетении широких рукавов, а потом усадила его, полного тревоги, на диван. Он привык командовать сам, но понимал, что в этих четырех стенах командует Виолетта. Сквозь щелки жалюзи в комнату проникал и шум с площади, и последние лучи солнца, просачиваясь внутрь тонкими вертикальными ножевыми порезами и освещая комнату. На девушке была шелковая изумрудного цвета туника, схваченная на талии золотистым шнурком, турецкие туфли и пышный тюрбан, расшитый стеклянными бусинами. Вьющийся черный локон падал ей на лицо. Виолетта пригубила шампанское и предложила ему свой бокал, который он опустошил одним глотком, терзаемый жаждой потерпевшего кораблекрушение в открытом море. Она вновь наполнила бокал и, держа его за тонкую ножку, ожидала, пока Реле не позовет ее к себе на диван. Это было последней инициативой капитана: начиная с этого момента Виолетта полностью взяла на себя руководство этой встречей.

Виолетта давно научилась искусству удовлетворять своих друзей за оговоренное время и при этом не создавать впечатления поспешности. Столько кокетства и шутливой покорности в еще совсем юном теле совершенно обезоружили Реле. Она медленно развязала длинную ленту своего тюрбана, упавшего под перезвон стеклянных бусин на деревянный пол, и одним движением расправила темный каскад волос, покрывших ей плечи и спину. Движения ее были томными, без тени наигранности, отмеченные непринужденностью танцевальных па. Груди ее еще не достигли окончательной полноты, а соски приподнимали зеленый шелк, как камешки. Под туникой не было ничего — только обнаженное тело. Реле восхитило это тело мулатки: крепкие ноги с тонкими щиколотками, массивные зад и бедра, тонкая, вот-вот переломится, талия, элегантные, чуть отогнутые назад пальцы без колец. Смех ее зарождался глухим мурлыканьем где-то в животе и медленно поднимался, хрустальный, озорной; головка запрокинута, волосы, словно живущие собственной жизнью, и длинная трепещущая шея. Виолетта серебряным ножиком отрезала кусочек манго и быстро отправила его себе в рот, по струйка сока попала в вырез туники — на влажную от пота и шампанского кожу. Пальцем собрала она этот фруктовый след — янтарную густую каплю — и принялась размазывать ее по губам Реле, с кошачьей грацией устраиваясь на его коленях. Лицо мужчины оказалось между ее грудей, благоухающих манго. Она чуть наклонилась, заключив его в плен своих диких волос, соединила свои губы с его губами в самом что ни на есть настоящем поцелуе и языком протолкнула ему в рот кусочек уже разжеванного фрукта. Реле принял пережеванную мякоть с дрожью изумления: никогда до того не ощущал он ничего столь глубоко интимного, шокирующего и чудесного. Она лизнула ему подбородок, обхватила обеими руками голову и принялась покрывать его быстрыми, как клюющая птичка, поцелуями — в веки, щеки, губы, шею, — играя, смеясь. Офицер обхватил ее за талию и отчаянными движениями рук сорвал с нее тунику, обнажив эту стройную и дышащую мускусом отроковицу, а она сгибалась, расплавлялась, крошилась от соприкосновения с его крепкими костями и напряженными мускулами закаленного в битвах и лишениях солдатского тела. Он хотел было поднять ее на руки и отнести на ложе, которое уже заприметил в соседней комнате, но Виолетта не дала ему на это времени: ее руки одалиски распахнули халат с серыми цаплями и спустили кальсоны, ее пышные бедра искусно стали извиваться поверх него, пока она не оказалась нанизана на его каменной твердости член, что сопровождалось глубоким радостным вздохом. Этьен Реле ощутил, что погружается в трясину наслаждения, не обладая уже ни памятью, ни волей. С закрытыми глазами целовал он эти сочные губы, смакуя манговый аромат, и одновременно изучал своими мозолистыми руками солдата невообразимую мягкость этой кожи и щедрое обилие этих кудрей. Он погрузился в нее, отрекшись от всего и отдавшись жару, вкусу и запаху этой юницы, с чувством, что он наконец нашел в этом мире свое место после стольких одиноких блужданий по воле волн. Через несколько минут он кончил, как глупый подросток, судорожной струей и криком отчаяния оттого, что не смог доставить ей наслаждение, потому что более всего в своей жизни желал, чтобы она в него влюбилась. Виолетта подождала, пока он не закончит; неподвижная, запачканная, задыхающаяся, она все еще была на нем, с лицом, спрятанным в ложбинку на его плече, и бормотала что-то невнятное.