И нож к горлу.
…А если подвязать лыжи, как-нибудь миновать дозорных и с помощью Милосердной одолеть несколько вёрст?..
Там, по крайней мере, Марнава со своей чадью. Головорезы, каких поискать, но хоть знакомые по воруй-городку. И Ялмак гусляра когда-то держал…
Холод выжимал слёзы из глаз, понемногу забирался под шубу. Всего верста или две. Там завтрашние победители. Ну какой из Сеггара полководец? Он горазд только нянчиться с пугливыми поезжанами, уговаривать лихого скупца… которого Ялмак небось вмиг сострунил бы. Завтра железные ялмаковичи ногой растопчут дружину, рекомую Царской, несомненно, в насмешку. Марнавины молодцы одним кличем разгонят обозников, не знающих оружного боя. У Лишень-Раза мрачноватая слава, но со своими он щедр. Никому в обиду не даёт. Всем будет за ним надёжно если не в Аррантиаде, то в зеленце, где Железная, надо думать, скоро сядет на землю.
Всего верста-полторы…
Море пришло
Летняя северная ночь минула быстро. В предутренних сумерках Светел стоял рядом с Ильгрой, глядя, как не далее чем в половине перестрела принимала боевой порядок Железная. Ялмаковичи неторопливо сдвигались клином. Нацеливали острый угол в серёдку кощейской ватаги, по виду не переродившейся в какое следует войско. Над клином плескала хвостом хищная длиннотелая Щука, тыл держало хуже одоспешенное, шумное Марнавино воинство. Оно покажет себя, когда латный клин расколет немногочисленную Сеггарову дружину, вспорет сшитую на живую нитку кощейскую рать.
Ещё дальше, на уступах берега, в ласточкиных гнёздах поместились стрельцы. Со снаряжёнными луками, с отворёнными тулами. Каждый наверняка высмотрел первую цель, нащупал нужную стрелу…
«Только в бою за мной не вздумай присматривать», – сказала Ильгра, пока они со Светелом были в шатре.
У него как раз лежала на уме такая забота.
«Почему?»
Воевница сладко зевнула, устраиваясь у него на плече.
«Потому что я за Неуступом копьё носила, когда ты в люльке орал».
Он дал обещание… Ильгра через раз побивала его в потешном бою. Вражеское оружие всё равно стало казаться особенно острым и смертоносным, а девичье тело под хилой кольчужкой – уязвимым и хрупким.
Теперь он с болезненной жадностью рассматривал вражеский строй. Искал знакомые лица. Вспоминал песню Кербоги о родных глазах под шеломом. Узнанных, когда стало поздно.
Ильгре, наверно, было грустней. Он лишь кое-кого встречал в Торожихе. Стяговница знала всех.
– Ведь отроком помню, – указала она на Лягая Мятую Рожу. – В самую Беду случилось драться у Пропадихи. Его тогда палицей обласкали…
«А ты небось скулу выправляла». Светел пытался вообразить, как стоял бы против Кочерги, спасённого в перепутном кружале. Против Весела… Косохлёста…
…Против Сквары…
«Нет!.. Нет!.. Ни за что!..»
– А вон Оскремётушка, умница наш, думающий боярин.
«Боярин?..»
Седой витязь поймал взгляд Ильгры. Сдержанно поклонился в ответ. Надел шлем, сдвинул, застёгивая, нащёчники, отчего голова стала расти прямо из плеч, а лицо скрыла кованая личина. Броня отгораживает воина от всего человеческого. Идущий решать о жизни и смерти идёт путями Богов.