– Угу! – подтвердила Симка, переводя дыхание. Рябченко чуть усмехнулся, но ничего не сказал. Вместо этого он обратился к Коржанской:

– Стало быть, всё же поедете завтра?

– Думаю, тянуть не стоит. И так откладывали до последнего. Возьму пятерых своих – и будет. А девочка доедет с нами. В Новочеркасске сдам её в местный Наробраз. – Она повернулась к Симке. – Идём. Да не бойся, глупая, поживёшь пока со мной. Не с бойцами же оставлять тебя!

Симка вздохнула и, улыбнувшись напоследок через плечо красноармейцам, пошла следом за комиссаром.

Оказавшись в светлой горнице, кажущейся ещё больше из-за того, что в ней почти не было мебели, Симка осторожно встала на пороге. С бревенчатой стены на неё смотрел портрет Ленина, рядом с Ильичом висела на гвозде кожаная куртка, прямо под ней на полу валялась груда нестираной одежды. Около стола стояло неожиданно роскошное кресло с новой обивкой из зелёного бархата. У стены были кое-как сдвинуты какие-то ящики. В углу виднелась незастеленная кровать со сброшенным на пол одеялом.

– Что ты стоишь, проходи! – послышалось сзади, и Симка робко шагнула в комнату.

Коржанская вошла следом за ней и поставила на стол миску с дымящейся кашей.

– Живо садись, ешь, пока горячая! – скомандовала она. – Вот ещё хлеб! Сейчас молока принесут.

Симка испуганно посмотрела на старорежимное кресло и, решительно взяв миску в руки, уселась с ней на пол.

– Это ещё что такое?! – изумилась Коржанская.

– Я тебе, товарищ комиссар, кресло извожу! – убеждённо заявила Симка с полным ртом каши. – Оно вон какое красивое!

– Да чёрт с ним! – не менее убеждённо сказала товарищ Ванда. – Садись по-человечески!

Симка закивала, но с места тем не менее не поднялась, крайне увлечённая кашей. Коржанская не стала настаивать и, протянув Симке огромную краюху хлеба, села за стол сама. Симка чувствовала на себе внимательный взгляд женщины, но оторваться от каши и хотя бы улыбнуться в ответ не было сил. Когда с едой было покончено, Коржанская протянула Симке полкрынки молока, и та выбулькала его в один присест. После чего, едва дыша, откинулась на стену и выговорила:

– Спасибо… Ох… Храни тебя бог… С самой Пасхи так не ела!

Коржанская скупо улыбнулась. Сощурив глаза, пристально посмотрела на девочку.

– Ты на самом деле очень грязная. Хочешь постирать юбку?

– Я?.. Можно… Потом… Да ты не беспокойся, товарищ, миленькая, я к речке сбе… – Язык отказался повиноваться Симке на полуслове, и, не договорив, она уснула прямо на полу. Товарищ Ванда покачала головой, вздохнула. Подумав, встала, стянула с постели подушку, подсунула под голову Симке, накрыла её своей кожаной курткой и быстро вышла из комнаты. В сенях приказала:

– Чернецов, у меня там цыганка спит. Не будить, не тревожить, без меня не выпускать! И следите за экспроприированным! Ящики, конечно, заколочены, но мало ли что…

Широкая красная полоса заката протянулась по стене штаба, пересекла портрет Ленина и застыла на запрокинутом, коричневом от загара и грязи лице спящей Симки. Та, не открывая глаз, недовольно поморщилась, пробормотала: «Отъячь»