Они были еще живы. Живы и даже побеждали. Они не только взяли ближнее к степи княжество Резан, они взяли Ула-Темир и всё его младшие города, разбили войско Ула-Темирского хана. Они побеждали. Чудом.

Это раздражало. Пёс-Людоед не привык надеяться на чудеса. Они имеют привычку кончаться в самый неподходящий момент, из чудес перекидываться в чудищ.

У него было скверное ощущение, что самый неподходящий момент наконец настал.

Разумеется, к белому шатру они ехали верхами — не может же, в самом деле, Непобедимый ходить пешком, как какой-нибудь ханец или хорезмиец! Хотя в таком столпотворении скорости это вряд ли прибавляло. Ну да, нукеры не скупились на плети неповоротливым — но они мало что могли поправить.

Рядом с белым шатром в кольце частокола теснились другие юрты, те, где только белая полоска у дымохода обозначала принадлежность жилища принцу крови, потомку Священного Воителя. Крохотный кусочек Каракорума, налипший на подол так, что не стряхнешь. От юрты Гуюка тянуло вином и, кажется, гашишем, от юрты Хархасуна на Непобедимого с его свитой с ужасом и любопытством уставилась стайка размалеванных юнцов, где-то кричала девка… судя по всему, в руках еще одного потомка Потрясателя Вселенной, другого б давно уж заставили заткнуть игрушку.

У кольца костров вокруг белого шатра они остановились. Найма спрыгнул первым, чтоб помочь спешиться отцу, принять из его рук поводья и отвести коня к коновязи.

Войдя в белый шатер между двух самых крупных костров — младшие шаманы и шаманки покадили на них уталгаа с корой пихты и ветками можжевельника, отгоняя злых духов и сглаз, какие могли бы прилепиться к ним во враждебной стране, — Непобедимый со спутниками опустился на колени и на четвереньках выполз на середину шатра. Там он остановился, продолжая прижиматься опушкой шапки к ковру.

— Да не прогневается Джихангир на недостойного слугу своего…

— Мы не гневаемся… — серебряным колоколом прозвучало с высоты. — Можешь подойти.

Живая статуя из серебра, нефрита и слоновой кости. Холеные руки, нарисованное лицо, пышные одеяния из ханьского шёлка. Джихангир был молод. Он даже не был самым старшим среди родственников, отправленных с ним в поход. Над головой в причудливом венце беззвучно вздымались и опадали белоперые опахала-далбуур, гоня духоту юрты.

— Разрешаем поцеловать сапог.

По пирамиде из ковров и подушек чуть спустился мягкий сапожок из светло-зелёной тончайшей кожи, с поднятым носком. Непобедимый подобрался на четвереньках, привстал на коленях, потянулся вверх, опершись здоровой рукой об уходящие ввысь подушки, достигнув сапога Джихангира губами.

Вот и всё… а когда-то он садил, подхватив поперек пояса, на коня веселого круглолицего мальчишку с двумя косами и чёлкой, спускавшейся на лоб. А сейчас самое долгое прикосновение между ними, между аталыком и воспитанником, — прижаться губами к сапогу.

— О, как прекрасно… — звонко воскликнул один из стихоплётов-хорезмийцев, сидевших у ног Гуюка. — Посмотрите — на щеке Непобедимого слеза! Позволь, о Повелитель, я воспою это в поэме — и железное сердце Пса Небесного Воителя настигает умиление от несравненной красоты и великолепия достойнейшего из внуков Потрясателя Вселенной!