Я вспоминаю последний раз, когда видела его живым – утром накануне аварии. Маленькая кухонька в Вандсуорте. По радио передавали результаты дополнительных выборов в Хэмпшире. Я опаздывала на работу, с опаской набросила пальто, взяла собачий поводок, нахлобучила шляпку. На пути к двери Зак схватил меня за рукав. Зрачки его были сужены, радужка посветлела. Похоже, настроение его резко изменилось.

– Я тебя люблю! – страстно воскликнул он, притягивая меня к себе. – Ты ведь знаешь?

– Знаю, – ответила я. Никогда в этом не сомневалась.

– Потому что это действительно так. Я люблю тебя!

Он страстно поцеловал меня в губы. Я почувствовала вкус кофе, мяты и вчерашнего виски. Как всегда, я поддалась, ноги ослабели, сил сопротивляться не было. Внутри все сжалось, на глаза навернулись слезы. Если бы он коснулся губами ямки на шее, я наплевала бы и на работу, и на страх и поднялась бы с ним в спальню.

– Извини, что положила в курицу грибы, – сказала я.

– Я думал, ты знаешь, – ласково ответил он.

– Как я могла забыть! Извини, что задержалась вчера. Пегги беспокоилась из-за ребенка.

– Она вертит тобой как хочет, – неодобрительно заметил Зак.

Подошел Говард и ткнулся носом мне в локоть. Я почесала его за ушами. Ему нездоровилось, и я встревоженно приложила руку к его груди.

Зак отвернулся.

– Ты любишь эту псину больше, чем меня!

– Нет!

Он переставил кофейник и свою чашку так, чтобы ручки были повернуты в одну сторону. Поправил чайную ложечку на блюдце.

– Поклянись!

Я поднялась с колен и заставила себя рассмеяться. Решение принято, я ухожу. Письмо написано и отправлено, он получит его в Корнуолле. Лучше, если он прочтет его там, подальше от меня. Я надеялась, что наш последний завтрак вместе пройдет хорошо. Собственный голос казался мне слишком высоким и сдавленным, пересохший язык едва ворочался во рту.

– Клянусь, что я не люблю пса больше, чем тебя!

Перед его гибелью мы разговаривали еще дважды: я позвонила ему вечером и на следующий день после обеда. Мне просто хотелось напоследок услышать его голос. Он был в Дартмуре, на холме Косдон, и писал старинные развалины. Унылые и мрачные, сказал Зак, они тянутся вдаль будто безымянные могилы. Ему нравилось писать в гаснущем свете дня. В свой домик он собирался вернуться уже затемно. Я попросила его быть осторожнее на неосвещенном участке дороги. Это был наш последний разговор.

Я сворачиваю с автострады, снижаю скорость и двигаюсь к мосту. Дорога сужается до одной полосы. Я включаю фары. Я соблюдаю все ограничения скорости. Зак говорил, что я езжу как старуха. Ему нравилось обижать меня, очень часто его шутки перерастали в оскорбления. Стараюсь вспоминать больше таких моментов, чтобы меньше по нему скучать.

Не помогает.

Можно одновременно любить и ненавидеть! Боль утраты – как удар в живот, жгучая обида – как ответный удар. Этот мужчина – самое лучшее и самое худшее, что случилось в твоей жизни. Ты давно решила уйти, и все же, вспоминая его прикосновения, теряешь голову даже год спустя…

Мое письмо еще в доме. Целый год оно провалялось нераспечатанным. Наверняка лежит под грудой рекламок пиццы, счетов за телевизионную антенну и коричневых конвертов с избирательными извещениями.