Через несколько недель отношение Булли к котёнку изменилось. Я не знаю, произошло ли это внезапно или дружба между ними крепла постепенно в моё отсутствие.

Как-то я увидел, что Томас опять игриво подобрался к бульдогу и тотчас ударился в бегство. К моему удивлению и ужасу, Булли вскочил и кинулся за котёнком, который скрылся под диваном. Втиснув свою большую голову под диван, Булли продолжал лежать в этой позе и на все мои растерянные уговоры только бурно вилял коротким обрубком хвоста. Это отнюдь не означало дружеского расположения к кошке, так как Булли вилял бы с не меньшим пылом, если бы зубами, а хвостом выражал бы самые лучшие чувства. Какой это поразительно сложный механизм – мозг! Выразительные движения обрубка Булли следовало бы истолковать так: «Милый хозяин, пожалуйста, не сердись, но, к моему большому сожалению, в данную минуту я совершенно не способен отпустить эту мерзкую тварь, даже если ты сочтёшь нужным задать мне трёпку или – боже упаси! – окатить меня холодной водой». Но теперь Булли вилял не совсем так. А секунду спустя, когда, подчиняясь моей команде, он все-таки выбрался из-под дивана, Томас тоже вылетел оттуда, как пушечное ядро, прыгнул на бульдога, вцепился одной лапой ему в шею, другую запустил в шерсть над глазом и, немыслимым образом вывернув головёнку, попытался укусить его за горло. На мгновение передо мной застыла удивительно пластичная группа, точно воспроизводившая известную картину знаменитого художника-анималиста Вильгельма Кунерта, на которой лев убивает буйвола этим же самым артистичным движением.

Булли немедленно подыграл Томасу, весьма убедительно изобразив движения сражённого буйвола. Он тяжело упал на грудь, подчиняясь рывку крохотных лапок, и перекатился на спину с таким убедительным предсмертным хрипом, какой способен испустить только счастливый бульдог или издыхающий буйвол. Когда Булли надоело быть жертвой, он перехватил инициативу, вскочил и стряхнул с себя котёнка. Тот пустился наутёк, но почти сразу же позволил себя догнать, перекувыркнувшись в воздухе особым способом, который я опишу позже. И я впервые в жизни стал свидетелем одной из наиболее очаровательных игр, какие только бывают в мире животных.

Контраст форм и движений толстого, глянцево-чёрного мускулистого тела собаки и гибкой серой кошачьей фигуры, полосками и стремительностью точно подобной тигру, создавал изумительное зрелище. Такие игры кошек с животными крупнее их для науки интересны тем, что эта система движений пускается в ход для умерщвления добычи и никогда – в драках.

Мне приходилось видеть и притворные, и настоящие кошачьи драки, и, насколько я могу судить, дерущаяся кошка таких движений не делает. Добыча, в шею которой нападающий вонзает когти, стараясь перегрызть ей горло снизу, должна быть крупнее хищника, но ни наша домашняя кошка, ни её дикий предок за подобной добычей не охотились. Следовательно, этот очень интересный и, безусловно, вовсе не редкий феномен, вероятно, объясняется тем, что система движений, возникшая в незапамятные времена и широко распространённая у родственных групп животных, для данной группы утратила свою первоначальную функцию поддержания жизни вида. Однако она сохранила наследственный характер, хотя используется теперь только в игре.