– Купчий йок! Зачем купчий? Я купил – мой девка. Якши, да? Мой улусник девка у ляха купляй, он его хазяин. Какой купчий? – начал горячиться Базарбай, от волнения забывая русский язык. Но дверь не открывал…

– Ну, не хошь по-хорошему, будет по-плохому. Будет тебе сектым башка! – прорычал воевода и кивнул Костромитинову: – Командуй, Леонтий Силыч.

Пока Леонтий отводил стрельцов в сторону, Котов озабоченно спросил у верного холопа:

– Чего это он? Нешто, не понимает, что с огнем играет?

– Ну так, мать его за ногу, известно чего, – уверенно ответил Яков. – У них же, у гололобых, язви их в качель, мать их, в деда, обычай такой. Если гость в доме, то хозяин должен гостя защищать!

– Хороший обычай, – одобрительно сказал воевода и поинтересовался, кивнув на ворота: – Осилим, как считаешь?

– А куда мы денемся? – беззаботно отозвался Яков. – Если чего, мать его за ногу, е… оно колом, пушку подтащим!

Александр Яковлевич, наблюдая за подготовкой, лихорадочно размышлял. Удастся ли высадить калитку, нет ли, но залп переполошит всю слободу. А дальше? Не высадишь с первого раза, придется пушку тащить или жечь караван-сарай к ядреной матери! Сжечь можно – подворье в стороне, огонь на дома не перекинется. Среди слобожан немало пришлых, у которых к татарам свои счеты. Да и рыбинцы поддержат. Что же получится? За милую душу вырежут всех, кто живет у Базарбая, а потом и других. Татары, которые разбойники, – хрен-то с ними. Но немало и обычных людей. А персы, турки, с которыми уже не первый год ведется торг? Нет, по-другому нужно!

– Леонтий, подожди пока, – остановил воевода дворянина, который уже собирался сказать «Пли!».

– Яков! Лук-то у тебя с собой? – спросил воевода, хотя вопрос был лишним – наставник никогда не расставался ни с саадаком, ни с саблей. Холоп вообще считал, что пищали да пистоли – это так, баловство. Вот лук – это да! И бьет дальше, и попадает точнее. Котов был с ним согласен – пока стрелец наводит ружье, холоп успевал засадить три стрелы. Но вот одна беда – нужно долго учиться.

– За крышей присмотри, – показал воевода на плоскую стену-крышу, с которой могли и шарахнуть чем-нибудь.

– Понял, – кивнул Яков, одним движением открывая крышку саадака и извлекая лук. Одна стрела наложена на тетиву, две в руке и еще две в зубах. Александр Яковлевич подошел к калитке и опять постучал в закрытое оконце.

– Базарбай, ты меня слышишь? – ласково спросил он.

Окошечко отворилось и из-за решетки выглянуло перекошенное лицо хозяина.

– Можешь пушку тащить – не открою! – стоял на своем упрямец.

– Ну и не открывай. На хрен мне твоя лачуга не нужна. Будка собачья! Только собакам в ней жить. И сам ты – пес шелудивый, собака страшная!

Глаза татарина выкатились из орбит.

– Сам ты собака русский. И ты, и отец твой, и мать твой собака. У-у!!!

«Лучше бы Якова ругаться отправить!» – поморщился воевода, но было поздно – сам начал, самому и заканчивать. Набрав в рот воздуха, воевода выдал:

– Мать твоя – свинья непутевая. Я твою мать кутым и сестру твою кутым. И тебя кутым! Баба ты, а не мужик. И не кутак у тебя между ног, а ам! Базарбай, кутак барма? Кутак – йок! Ам – терма! Если ты мужчина, а не свинья, выходи ко мне.