Что за дурацкая идея — эти комнаты для прислуги? Насколько я любил мусоропровод в доме на улице Планш — бросал в него кусочки сахара и орехи и слушал, как они гремят, — настолько же ненавидел конурки под самой крышей, на восьмом этаже, куда вела черная лестница. Эти два крохотных помещения служили нам, мелюзге, игровыми комнатами и хранилищем наших чердачных секретов. Шарль обжег там руку, ставя с приятелем научный опыт с горючим спиртом (опыт подтвердил, что горючий спирт действительно горит). Ну а я, поднимаясь туда, частенько сталкивался с толстым дядькой, который отпускал комплименты моей шелковистой шевелюре, одновременно теребя свое хозяйство. Я ни разу не поддался уговорам этого жирного извращенца. К счастью, он мне совсем не нравился, не то быть бы мне сегодня Марком Дютру[94].
Глава 36
День, когда я разбил своей матери сердце
— Целую, золотко.
— Мама, мне сорок два года! Может, хватит уже называть меня золотком?
— Ну, прости, Фредерик. Действительно, звучит странно. Не знаю, что на меня нашло. Ты уж не сердись…
— Да я не сержусь, что ты, мам. Это я так…
Мать не видит, что ее сын стареет, особенно если он отказывается взрослеть. В месячном возрасте я приохотился целовать маму в шейку. Когда мне исполнилось тринадцать, мать намекнула, что, наверное, пора мне перестать прыгать в их с отчимом постель и ласкаться к ней. Помню еще один день, когда она отмела мои поползновения. Мы тогда смотрели по телевизору картину «Порок сердца» Луи Маля — это история одного парня, который спал со своей матерью. Я в пижаме сидел рядом с мамой; в правом нижнем углу экрана светился белый прямоугольник[95]; мы оба пребывали в немом замешательстве. Настало время ей превратиться в такую же женщину, как все прочие, — женщину, которая не желает, чтобы я ее целовал. До того утра в постели на улице Планш мать, объяснившая, что я уже слишком большой, чтобы так лизаться, оставалась единственной, кто принимал от меня излияния нежности. Никого на свете я не целовал столько, сколько ее. Тринадцать лет беспрестанной ласки: ни одна другая женщина так и не смогла побить этот рекорд. Я и сегодня уйму времени провожу, прильнув к длинным, душистым и нежным женским шейкам. По мне — они лучшее, что есть на земле.
Через пару месяцев после того, как я получил от ворот поворот, мать объявила нам с братом, что мы снова переезжаем. Отчим не хотел на ней жениться. Отношения у них разладились, и они решили расстаться, чтобы положить конец ссорам. В прошлом у них была пылкая любовь; поселившись вместе, они ее погасили. Мы вяло кивнули — сказалась привычка — и пошли укладывать вещи. Второй развод мало чем отличался от первого; мы переселились в маленькую трехкомнатную квартиру на улице Коэтлогон, в Шестом округе; тут как раз подоспели выборы, и Жискар проиграл Миттерану. Прошло несколько недель. Не помню откуда, но я узнал, что мой бывший отчим ни с того ни сего вдруг женился на другой женщине в Рино (штат Невада). Как-то вечером мы сидели на кухне и ужинали, и тут я вдруг спросил мать: