Психологическое состояние Бэлы, Максима Максимыча, персонажей повести «Тамань» дано нам не столь подробно, но, во-первых, сами эти характеры психологически достаточно просты, а, во-вторых, мы видим в основном лишь внешние проявления их чувства потому, что Печорин, этот повествователь-психолог, еще не бросает на них своего аналитического взгляда. Зато в «Княжне Мери» и в «Фаталисте» создается своего рода психологическая атмосфера, психологизм становится принципом изображения целого ряда героев, во многом подчиняя себе и сюжет и детали внешнего мира, а это очень важно для складывания психологического стиля, психологического повествования.

Дело в том, что характер главного героя целиком, а других персонажей отчасти строится Лермонтовым как своего рода загадка, требующая раскрывать за видимым – существенное, за внешним – внутреннее. Такого рода аналитическая установка – сделать ясным загадочное, обнаружить скрытые мотивы поведения, причины душевных состояний – специфическая, характерная черта психологизма «Героя нашего времени». Здесь психологизм служит как бы инструментом реалистического познания того, что в первом приближении кажется загадочным. Это диктует особую структуру повествования: смену рассказчиков, организацию художественного времени, соотношение внешнего и внутреннего.

Так, чрезвычайно интересными оказываются связи между внутренним, психологическим состоянием и формами его внешнего выражения. На протяжении всех пяти повестей мы можем увидеть, что герои стараются «не выдать себя» внешне, не показать своих мыслей и переживаний, скрыть душевные движения: Бэла не хочет показать свою любовь к Печорину и тоску по нему; Максим Максимыч, уязвленный отношением к нему Печорина, все же «старается принять равнодушный вид»: «Он был печален и сердит, хотя старался скрыть это»; постоянно стараются скрыть свои душевные движения герои «Княжны Мери». Подобного рода поведение требует психологической расшифровки, и новаторство Лермонтова-психолога состояло уже в том, что он стал художественно воспроизводить именно несоответствие внешнего поведения внутреннему состоянию героев, что было большой редкостью или вовсе отсутствовало в предшествующей литературе (исключая, пожалуй, Пушкина). Гораздо проще изображать в литературе полное соответствие внешнего и внутреннего – тогда нет, собственно, необходимости в психологизме как непосредственном проникновении в душевную, невидимую глазу жизнь человека: радость можно обозначить смехом, горе – слезами, душевное волнение – дрожанием рук и т.п. Лермонтов идет по более сложному пути: он раскрывает неоднозначные, непрямые соответствия между внутренними и внешними движениями, что требует уже непосредственного психологического комментария к изображению портрета и поведения, их психологического истолкования. Другое дело, что душевные движения большинства героев прочитываются по их лицам и поступкам довольно легко, тем более что и комментатором и истолкователем является в романе в основном такой глубокий психолог, наблюдатель и аналитик, как Печорин. Печорину понятно, когда мимика и поведение людей искренни, а когда они «делают вид», понятно, и что за этим стоит: «Она едва могла принудить себя не улыбнуться и скрыть свое торжество; ей удалось, однако, довольно скоро принять совершенно равнодушный и даже строгий вид»; «Он смутился, покраснел, потом принужденно захохотал»; «Грушницкий принял таинственный вид; ходит, закинув руки за спину, и никого не узнает».