В 1915 году Альберт Эйнштейн опубликовал общую теорию относительности и ее замечательные логические следствия. Теория «предсказывала» отклонение Меркурия от орбиты, которое наблюдалось с давних пор, но никогда не было объяснено. Помимо этого она также предсказывала нечто новое и совершенно неожиданное по поводу искривления луча света в гравитационном поле Солнца. В 1919 году экспедиция, которую возглавлял сэр Артур Эддингтон, подтвердила предсказанное гравитационное отклонение и сделала Эйнштейна международной знаменитостью.

Как объяснение отклонения Меркурия от орбиты, так и успешное предсказание искривления светового луча стали прекрасными подтверждениями теории Эйнштейна. Но только гравитационное отклонение луча света — потому что это было неожиданным — вызвало сенсацию.

Представьте себе на мгновение, что Эддингтон предпринял свою экспедицию не в 1919, а в 1900 году. Факты искривления пути света были бы установлены и казались бы столь же загадочными, как и орбита Меркурия, задолго до появления работы Эйнштейна. Предсказание Эйнштейна утратило бы тот психологический эффект, который возникает в результате предсказания неожиданного. Возможно, ему никогда не удалось бы завладеть воображением публики и оказать влияние на формирование целого поколения физиков. Но, оставляя в стороне вопрос о личной славе Эйнштейна, можно задать вопрос: какова бы в этом случае была судьба самой теории относительности? Воспринял ли бы научный мир ее с запозданием? И если да, то была ли бы такая реакция оправдана?

С другой стороны, можно представить, что отклонение в орбите Меркурия оставалось незамеченным до того момента, пока Эйнштейн не предсказал его, и что последующие наблюдения подтвердили его предсказание. Не сделал ли бы психологический эффект второго неожиданного предсказания позиции теории относительности еще более прочными? И возник ли бы такой эффект вообще? Ибо по меньшей мере на протяжении четырех столетий ученые и философы вели споры об относительных достоинствах объяснения известных фактов (вроде орбиты Меркурия) и неожиданный предсказаний (вроде искривления лучей света). Этот вопрос обсуждали еще Рене Декарт и Фрэнсис Бэкон, да и сегодня о нем жарко спорят в научных журналах.

Конечно, новое объяснение старого факта и успешное предсказание нового необходимо засчитать в пользу теории. Более впечатляющее в психологическом отношении успешное новое предсказание иногда называют новым свидетельством в пользу теории. Вопрос в том, следует ли считать новое свидетельство в пользу теории более значимым, чем не новое? Или более кратко: имеет ли значение новизна?

Сторонники точки зрения, согласно которой «новизна не имеет значения», утверждают, что теорию следует оценивать на основании ее собственных достоинств, независимо от того, как она была открыта. Так, у нас есть Теория A, которая согласуется с Фактами X, Y, и Z. Попробуем оценить ее. Почему должно быть важно, знал ли исследователь об этих X, Y, и Z перед тем, как выдвинул Теорию A? Почему направление мыслей исследователя должно быть важнее, чем его прическа?