- Не плакали? - спросил один из оборванцев.
- Нет, не плакали, - ответил Ожогов.
Помолчали.
- Тебе итти, товарищ Огнев,- сказал Ожогов.
Вползли в глину подземелья еще двое в войлоке бород и усов, в рваной нищете, прилегли, положили на доски деньги и хлеб. Человек лет сорока, - уже старик, - лежавший в самом темном тепле, Огнев, подполз к доске, сосчитал деньги, - полез из подземелья наверх. Остальные остались сидеть и лежать в безмолвии, - один из пришедших лишь молвил, что завтра с утра надо будет грузить баржу дровами. Огнев вернулся скоро с бутылками водки. Тогда охломоны придвинулись к доске, достали кружки, сели кружком. Товарищ Огнев разлил водку, чокнулись, безмолвно выпили.
- Теперь я буду говорить, - сказал Ожогов.
- Были такие братья Райты, они решили полететь в небо, и они погибли, разбившись о землю, упав с неба. Они погибли, но люди не оставили их дела, люди уцепились за небо, - и люди - летают, товарищи, они летают над землей, как птицы, как орлы! - Товарищ Ленин погиб, как братья Райты,- я был у нас в городе первым председателем исполкома. В двадцать первом году все кончилось. Настоящие коммунисты во всем городе - только мы, и вот нам осталось место только в подземельи. Я был здесь первым коммунистом, и я останусь им, пока я жив. Наши идеи не погибнут. Какие были идеи! - теперь уже никто не помнит этого, товарищи, кроме нас. Мы - как братья Райты!..
Товарищ Огнев налил по второму залпу водки. И Огнев перебил Ожегова:
- Теперь я скажу, председатель! какие были дела! как дрались! я командовал партизанским отрядом. Идем мы лесом, день, идем ночь, и еще день, и еще ночь. И вот на рассвете слышим - пулеметы...
Огнева перебил Пожаров,- он спросил Огнева:
- А как ты рубишь? - ты как большой палец держишь при рубке, согнув или прямо? - ты покажи!
- На лезвие. Прямо, - ответил Огнев.
- Все на лезвие. Ты покажи. Вот, на ножик, покажи!
Огнев взял сапожный нож, которым охломоны резали хлеб, и показывал, как он кладет большой палец на лезвие.
- Не правильно ты рубаешь! - крикнул Пожаров. - Я саблю при рубке держу не так, я режу, как бритвой. Дай, покажу! - не правильно ты рубаешь!
- Товарищи! - молвил тихо Ожогов, и лицо его исказилось сумасшедшей болью,- мы об идеях должны сегодня говорить, о великих идеях, а не о рубке!
Ожегова перебил четвертый, он крикнул: - Товарищ Огнев! ты был в третьей дивизии, а я во второй, - помнишь, как вы прозевали переправу около деревни Шинки!?..
- Мы прозевали!? - нет, это вы прозевали, а не мы!?..
- Товарищи! - опять тихо и сумасшедше молвил Ожогов, - мы об идеях должны говорить!..
К полночи люди в подземельи у печки спали, эти оборванцы, нашедшие себе право жить в подземельи у печи кирпичного завода. Они спали свалившись в кучу, голова одного на коленях другого, прикрывшись своими лохмотьями. Последним заснул их председатель Иван Ожогов, - он долго лежал около жерла печи, с листком бумаги. Он лежал на животе, положив бумагу на землю. Он мусолил карандаш, он хотел написать стихи. - "Мы подняли мировую", - написал он и зачеркнул. - "Мы зажгли мировой", - написал он и зачеркнул. - "Вы, которые греете воровские руки", - написал он и зачеркнул. - "Вы - либо лакеи, иль идиоты", - написал он и зачеркнул. Слова не шли к нему. Он заснул, опустив голову на исчирканный лист бумаги. Здесь спали коммунисты призыва военного коммунизма и роспуска тысяча девятьсот двадцать первого года, люди остановившихся идей, сумасшедшие и пьяницы, люди, которые у себя в подземельи и у себя в труде по разгрузке барж, по распилке дров создали строжайшее братство, строжайший коммунизм, не имея ничего своего, ни денег, ни вещей, ни жен, - впрочем, жены ушли от них, от их мечтаний, их сумасшествия и алкоголя. - В подземельи было очень душно, очень тепло, очень нище.