Гэри кивнул, изобразил на лице жалкое подобие улыбки, а затем глаза его снова уставились в окно.

Алекс Кросс стоял на прежнем месте. Ну, не скромничай, Кросс. Да не такой уж ты и великий, в конце концов.

Гэри внезапно захотелось выстрелить. Его начинало лихорадить. Ему не терпелось увидеть эти огненные вспышки. Ведь он может уложить Кросса прямо сейчас. Без всяких колебаний и сомнений. Он ненавидел его лицо, его походку и все, что было связано с этим доктором-детективом.

Алекс Кросс неспешно двинулся вперед, затем замедлил шаг и вдруг взглянул прямо в лицо Сонеджи. Между ними было не более пяти футов.

Гэри медленно поднял глаза на Кросса, затем (что было вполне естественно) перевел взгляд на детективов, и снова посмотрел на Алекса.

Привет, Шоколадка.

Кросс не узнал его. Да и не смог бы. Взгляд детектива на пару секунд задержался на лице Гэри, и Кросс двинулся дальше, все более ускоряя шаг.

Сейчас Сонеджи видел спину Алекса, и она представляла собой такую заманчивую цель, что не поддаться искушению было практически невозможно. Какой-то полицейский позвал Кросса, и тот поспешил к нему. Гэри понравилась идея убить Алекса выстрелом в спину. Трусливое, предательское убийство – что может быть лучше? Именно такие преступления больше всего ненавидят люди.

Но в ту же секунду Сонеджи расслабился и отвернулся.

Итак, Кросс не узнал меня. Вот насколько я велик. Я лучший из тех, с кем ему приходилось встречаться. И я не раз докажу ему это.

Сомнений быть не может. Победа будет за мной.

Я убью не только Алекса Кросса, но и всю его семью. И никто не посмеет остановить меня.

Часы показывали уже половину шестого вечера, когда мне впервые пришла в голову мысль о том, что пора бы покинуть вокзал. Я пробыл в нем, как в западне, целый день: разговаривал со свидетелями, беседовал с экспертами по баллистике, с медиками, и все это вкратце заносил в свой блокнот. Начиная с четырех часов Сэмпсон принялся нервно прохаживаться взад-вперед. Я видел, что он готов был взорваться тут же, на месте, но ему приходилось мириться с моей скрупулезностью.

Приехали сотрудники ФБР, потом мне позвонил Крейг и сообщил, что остается в Куантико, поскольку загружен работой по делу мистера Смита. Снаружи вокзала уже собралась толпа газетчиков. Что могло произойти еще хуже того, что уже случилось? Я продолжал прокручивать в голове одну и ту же фразу:

«Поезд ушел с вокзала». Теперь она не покидала меня. Так бывает: произнесешь что-нибудь почти наобум, а потом эти слова преследуют тебя целый день.

К концу рабочего дня перед глазами у меня образовалась пелена, я устал до изнеможения, но хуже всего было мое ощущение грусти и отчаяния, которое обычно сопровождает меня на местах происшествий. Разумеется, это было не совсем обычным местом происшествия. Когда-то мне удалось упечь Сонеджи в тюрьму, но я все равно считал себя в ответе за то, что он вырвался на свободу.

Сонеджи явно преследовал какую-то цель. Иначе зачем бы ему понадобилось звонить мне и приглашать на Юнион Стейшн? Зачем? Ответа на свой вопрос я пока найти не мог.