– Пожалуй, так лучше, – одобрил я с некоторым опозданием.

– Хуже или лучше, покажет время, – произнес Дим-Димыч. – Но иначе поступить нельзя. В конце концов свет клином не сошелся на этом госпитале. И не унывай!.. Пошли, товарищи…

Прощаясь с нами, Оксана постаралась улыбнуться. Ей это удалось с трудом.

На улице Дим-Димыч взял меня и Варю под руки.

– А ты не дуйся! – сказал он своему «чуду». – Толкнуть человека на неверный путь – пара пустяков… А ей потом расхлебывать придется. Сегодня она промолчит, – значит, обманет раз. Потом ее спросят: «А разве вы не знали об аресте?» Что ж ей, по-твоему, обманывать во второй раз и отвечать, что не знала?

– С тобой трудно спорить, – ответила Варя. – Ты ортодокс…

– При чем тут ортодокс? – поинтересовался Дим-Димыч.

– При всем… – Варя похлопала его по руке и с улыбкой добавила: – Довольно! Это мне урок: прежде чем советовать – подумать!..

– Вот за это я и люблю тебя, Варька! – сказал Дим-Димыч и попытался обнять свою подругу.

Она ловко вывернулась. Дим-Димыч посмотрел на нее как-то странно, потом на меня, хлопнул себя по лбу и бросился обратно к дому Оксаны.

– В чем дело? – удивился я.

– Наверное, портсигар забыл, – высказала догадку Варя.

Минут через десять Дим-Димыч догнал нас.

– Что стряслось, друже? – спросил я с нескрываемым интересом.

– Сейчас… сейчас… – проговорил он и опять взял нас под руки. – Знаете, зачем я вернулся?

Мы молчали.

– Узнать, когда арестовали отца Оксаны!

– А какое это имеет значение? – продолжал удивляться я.

– Сейчас узнаешь. Его арестовали седьмого января.

– Допустим.

– А ровно через пять суток Геннадий оставил Оксану.

Я остановился.

– Ты хочешь сказать?..

– Да-да… Я хочу сказать, что, разыгрывая всю эту комедию, Геннадий был кем-то своевременно предупрежден.

– Неужели у него мозгов нет?

– Это вопрос, – проговорил Дим-Димыч. – Однако на сей раз эта стратагема может обойтись ему очень дорого…

– Да… – не без смущения согласился я. – Дело некрасивое…

Варя Кожевникова оказалась права: Оксану уволили с работы. Двадцать второго марта утром она подала рапорт начальнику госпиталя об аресте отца, а спустя три часа вышел приказ об ее увольнении.

Трудно было вколотить в башку начальнику госпиталя простую человеческую истину, что дети не обязаны расплачиваться за грехи родителей. Он был глубоко уверен, что, лишая работы дочь репрессированного, делает полезное дело. Ему наплевать было на чужую судьбу.

В ночь начались хлопоты, звонки, не особенно приятные разговоры, уговоры и поиски. Я и Дим-Димыч во всей этой истории, с позиции стороннего наблюдателя, выглядели довольно странно. Кое-кто из руководителей учреждений, к которым мы обращались, думал примерно так: «Непонятно!

Работники органов государственной безопасности пекутся о трудоустройстве человека, отец которого репрессирован этими же органами!» Но ни меня, ни Дим-Димыча эта сторона вопроса ни в какой мере не волновала. Оба мы были глубоко убеждены, что поступаем правильно, что наши действия не порочат нас как коммунистов.

К сожалению, наши хлопоты не увенчались успехом. Уж больно много оказалось в нашем городе работников сродни начальнику госпиталя.