Я не стала оборачиваться и смотреть, откуда идет дорога. Я закуталась в одеяла и крепко зажмурилась и не размыкала век, покуда под полозьями снова не захрустел снег и сани не встали возле нашего дома. Я мигом выпрыгнула наружу, стремглав заскочила в калитку и без оглядки кинулась в дом. Но я могла бы и не бежать. Олег уехал, даже не посмотрев в мою сторону.

Мирьем позвала меня наутро после своего возвращения.

— Ванда, — сказала она, — сходи к Олегу, хорошо? Отнеси ему вот это. В Вышне он меня дождался, и я ему за это списываю копейку из долга. — Мирьем протягивала мне расписку, самую обыкновенную, с аккуратными буквами, но при этом прятала глаза. От ее щеки вниз тянулись алые царапины, словно ее ветка хлестнула по лицу или задели чьи-то когти.

— Да, я схожу, — медленно проговорила я.

Я закуталась в шаль, взяла расписку и зашагала вниз по улице к Олегову дому. Но едва я обогнула угол, как тут же застыла посреди дороги будто вкопанная. Двое мужчин несли гроб с телом Олега в церковь. Я на миг разглядела его лицо. Открытые глаза бессмысленно выпучились, а губы посинели. Его жена сидела, съежившись, возле конюшни. К дому стекались соседки, все несли еду в прикрытой посуде. Одна соседка остановилась возле меня. С Вардой мне встречаться уже доводилось: когда я только начинала свои обходы, она была еще немного должна и расплатилась тремя молодыми несушками.

— Ну что встала?! — резко бросила Варда. — Чего тебе еще в этом доме?! Явилась мертвым телом поживиться?!

Тут подошел Кайюс с женой и сыном; в руках он нес дымящийся кувшин с крупником.

— Полно вам, панова Кубилиус, нынче воскресенье, — примирительно сказал Кайюс. — Уж конечно, Ванда сегодня не собирает долгов.

— Он копейку заработал. Возил Мирьем в Вышню, и она ему из долга списала, — пояснила я. — Вот расписка.

— Ну вот, видите, — улыбнулся Кайюс, а Варда свирепо выпучилась на нас обоих.

— Копейку! — фыркнула она. — Значит, копейкой больше его бедным сиротам достанется. Евреям лишь бы мошну набить, а вдова с детьми пускай по миру идут. Дай-ка сюда! Я сама ей снесу, а ты не лезь.

— Как скажете, панова, — ответила я и отдала ей бумагу.

Я вернулась к Мирьем и рассказала, что Олег умер — он лежал на снегу весь замерзший прямо возле своей конюшни и смотрел невидящими глазами в небо. А лошадь и сани стояли на месте.

Мирьем молча выслушала и ничего мне не ответила. Я потопталась немного в нерешительности, а потом, не зная, что еще сделать, сказала:

— Пойду коз покормлю. — И Мирьем кивнула.

Назавтра я обходила деревенских заемщиков, вниз по восточному тракту. Там уже все обо всем проведали. Меня то и дело спрашивали, правда ли, что Олег умер, и, услышав, что да, правда, огорчались. Олег был весельчак, зимой угощал приятелей пивом и водкой, а если ехал за хворостом, не забывал прихватить охапку и для бедной вдовы. Даже отец, когда я пришла домой и рассказала об Олеге, горестно охнул. Его хоронили во вторник, и только его вдова пришла из церкви с сухими глазами.

Все судачили о смерти Олега. Но никто не поминал Зимояров. Сердце у него разорвалось, так все говорили и качали головой. Беда, коли такое стрясется с крепким мужиком. Но никто не удивлялся, что Олег глубокой зимней ночью заледенел как сосулька.