И тем для глаз вы так пригожи,
Так любопытны для души.
Таятся ваших свойств залоги
И в самых ваших именах:
Что ждет вас вдоль земной дороги,
Найдем в заветных тем словах.
Вы, Вера, чем-то безотчетным,
Неизъяснимым быть должны —
Каким-то таинством бесплотным,
Явленьем чуждой стороны.
Нет таких положений и нет таких незначительных дел, в которых не могла бы проявиться мудрость.
Л. Толстой
Хотим ли выразить вас словом,
Иль оценить оценкой глаз —
Под светло-сумрачным покровом
Вы ускользаете от нас.
Психея, Пери иль Сильфида,
С младым раздумьем на челе,
Без цели, видимого вида,
Вы тайно вьетесь по земле.
Вы вне земного заточенья,
Неосязательны уму,
И лишь в минуты откровенья
Доступны сердцу одному.
София! Вас назвать и с вами
Недоуменью места нет:
На вас прекрасными чертами
Светлеет мудрости портрет!
Вы истина в изящном мире,
И чуждым только слепоты
Глазам, как дважды два четыре,
Вы аксиома красоты.
Лицо и ум у вас согласны,
Они равно озарены:
Вы убедительно прекрасны,
Вы положительно умны!
<…>
Так в дружбе Веры и Софии
Сомкнулось чудное звено;
В ней жизни нашей две стихии
Слились в прекрасное одно».
П. Вяземский, «Вера и София (Бухариной и Горсткиной)»
IV
Мудрость женская
Сколько ликов у тебя, о женщина!
Первое, что видит человек, приходя в этот мир, – лицо матери. Ее руки дарят тепло и защиту, ее голос поет колыбельные на ночь. В юности сердце молодого человека трепещет от восторга и упоения первым чувством – к прекрасной юной девушке, заворожившей его блеском глаз и хрустальным смехом. Взрослый мужчина ищет спутницу жизни и обретает счастье, встретив достойную пару. Но и юные девы, и зрелые женщины, и старенькие бабушки – все они обладают каким-то особым чувством, позволяющим угадать, где следует уступить, а где стать опорой, где защитить, а где проявить слабость. Хранительница, воительница, советчица, подруга и мать – все это ты, о мудрая женщина!
Подлинное бесстрашие
Ввек эмансипированных женщин трудно представить, что совсем недавно, если судить мерками истории, для того, чтобы открыто выступать в защиту своей семьи, оправдывать поступки любимого чувствами, спорить с власть имущими, требовалось подлинное бесстрашие. И русская женщина в полной мере обладала этим достойнейшим качеством.
«Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать Божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке.
Слух о моем аресте поразил все мое семейство. <…> Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию.
Прошло несколько недель… Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б **. Князь писал ему обо мне. <…> Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась в горьких жалобах. „Как! – повторял он, выходя из себя. – Сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..“ Испуганная его отчаянием матушка не смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения. Отец мой был неутешен.