Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей был,
Что едут гости. Вдруг увидя
Младой двурогий лик луны
На небе с левой стороны,
Идолопоклонническое суеверие держало астрономическую землю в своих челюстях, не давая ей двигаться.
М. Ломоносов
Она дрожала и бледнела.
Когда ж падучая звезда
По небу темному летела
И рассыпалася, – тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж полей
Перебегал дорогу ей,
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.
<…>
Настали святки. То-то радость!
Гадает ветреная младость,
Которой ничего не жаль,
Перед которой жизни даль
Лежит светла, необозрима;
Гадает старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Все потеряв невозвратимо;
И все равно: надежда им
Лжет детским лепетом своим.
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно-вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
„Там мужички-то все богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!“ Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу дев».
А. Пушкин, «Евгений Онегин»
Наивный дурак опаснее врага
Посмотрите на детей: они наивны и простодушны, потому что еще так мало знают о мире. И это простодушие очаровательно. Никто не сердится и не кричит на ребенка, любой взрослый готов отвечать на бесконечные детские «почему». Наверное, потому, что не расскажи ты малышу, что и как, он может многого не понять.
Но наивность взрослого – совсем другое дело. Привычка не думать о последствиях может стать причиной большой беды.
«Перед судебным следователем стоит маленький, чрезвычайно тощий мужичонко в пестрядинной рубахе и латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже нечесанных, путаных волос, что придает ему еще большую, паучью суровость. Он бос.
– Денис Григорьев! – начинает следователь. – Подойди поближе и отвечай на мои вопросы. Седьмого числа сего июля железнодорожный сторож Иван Семенов Акинфов, проходя утром по линии, на 141-й версте, застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляются к шпалам. Вот она, эта гайка!.. С каковою гайкой он и задержал тебя. Так ли это было?
– Чаво?
– Так ли все это было, как объясняет Акинфов?
– Знамо, было.
– Хорошо; ну, а для чего ты отвинчивал гайку?
– Чаво?
– Ты это свое „чаво“ брось, а отвечай на вопрос: для чего ты отвинчивал гайку?
– Коли б не нужна была, не отвинчивал бы, – хрипит Денис, косясь на потолок.
– Для чего же тебе понадобилась эта гайка?
– Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем…
– Кто это – мы?
– Мы, народ… Климовские мужики, то есть.
<…>
– Так ты говоришь, что ты отвинтил эту гайку для того, чтобы сделать из нее грузило?
– А то что же? Не в бабки ж играть!