У юных бунтарей 2011 года кумиры другие: из прошлого — идолизированные изображения Ганди и Мартина Лютера Кинга, о которых они имеют смутное представление, из современности — не вожди и борцы, а случайно пострадавшие лица, «такие, как мы». Добро воплощено в этой случайной жертве: «Мы все — Халед Саид» (Каир) или «Мы все — Оскар Грант» (Окленд). Столь же случайно обозначается образ зла: Каир — Гамаль Мубарак, Окленд — Эдвард Кох. Акции тиражируются и копируются по принципу «сделай как», лозунги выражают не цель, а действие: оккупируем — неважно что; сожжем (маска Гая Фокса) — неважно, кому в отместку и для какой цели.

Таким образом, новейший протест а) внеисторичен по содержанию; б) сиюминутен по планированию; в) безличен по лидерству. Способ его мобилизации а) виртуализирован; б) рефлекторен (бабочка, летящая на свет); в) эфемерен.

Эта трансформация протестного субстрата является культурным следом нескольких процессов — а) постиндустриальной модификации психологии потребительского общества, б) виртуализации общения и формирования поколения «рожденных в Сети» (digital natives) и в) дезориентирующей социальной фрустрации.

Анализ методов информационного воздействия на массовое сознание и стоящих за ними идей сам по себе не даст нам понимания, почему в результате мы получаем те или иные социальные эффекты. Эти эффекты в не меньшей мере зависят от аудитории-реципиента информационного воздействия. «Полем боя» в информационной войне является отдельный современный человек — именно от его мировосприятия, ценностей и мотиваций зависит результат любого «мягкого влияния».

Казалось бы, эра всеобщих информационных свобод и неограниченного общения всех со всеми в социальных сетях Интернета дает все возможности для самостоятельного мышления и участия в общественной жизни. Но в реальности информационные технологии последних 30 лет породили феноменальную управляемость общественного сознания, замаскированные теперь к тому же, в отличие от предыдущих эпох, под демократические механизмы и независимые суждения общественности и экспертов.

Считается, что в развитых странах с высокой долей сектора нематериального производства и услуг сложилось постиндустриальное, информационное общество. Но классик изучения информационного общества Мануэль Кастельс несколько лет назад признал эту модель исчерпанной — теперь на смену ей уже пришло сетевое общество.

Горизонтальные, сетевые структуры самоорганизации людей существовали всегда, и действовали на уровне частной и бытовой жизни. Однако координировать и быстро управлять ресурсами, необходимыми для решения масштабных задач было под силу лишь несетевым, жестким вертикальным структурам с четким управлением. Ключевое отличие сегодняшней ситуации в том, что благодаря цифровым сетевым технологиям сетевые структуры впервые «способны в одно и то же время быть гибкими и адаптивными благодаря своей способности децентрализованных действий сети автономных ячеек, и при этом оставаться способными координировать всю эту децентрализованную активность в соответствии с общей целью принимаемых решений».